Феликс ушел, кажется, даже довольный итогом беседы. На короткий миг это чувство с ним разделил и Людвиг, вот только умиротворение было кратковременным. Дела, дела, дела, в его голове крутилось столько планов, больших, маленьких, взаимосвязанных и совершенно нет, что было невозможно усидеть на месте. Для чего-то более серьезного, увы, время уже было слишком поздним, но каждая клетка его тела буквально требовала найти ей какое-то занятие.
Людвиг, позабыв как о трости, так и том, что еще совсем недавно еле волочился кривляясь в боли, вскочил с кресла. Надо было написать Шарлотт, выяснить как она там и какие ужасы ей за это время успели наплести. Плюс, он хотел навестить ее в ближайшие выходные, а для этого требовалось получить еще и согласие преподавателей. То есть, не то, что прямо согласие, хотел бы он посмотреть на того, кто бы попробовал ему сейчас запретить хоть что либо, а тем более навестить лишь едва ли обретенного ребенка, но как минимум было вежливо известить школу о своем намерении.
- Завари мне свежий чай, - рявкнул, нарисовавшемуся за его спиной с оставленной у кресла тростью Моне, Людвиг. Домовик испарился, но трость так и осталась висеть в воздухе.
- Да чтоб вас, - фыркнул мужчина, хватая, поддерживаемую в воздухе не то магией, не то невидимимы ручками второго эльфа, трость. Действие сопроводил легкий шорох, выдавая наличие Мане.
- И брысь, - закатил глаза Людвиг, - я позову если вы мне понадобитесь.
Бурлящая внутри энергия никак не позволяла сконцентрироваться, мысли, слова, какие-то сумбурные обрывки идей то появлялись, то снова куда-то уносились, по этому, кое как закончив письмо Шарлотт, мужчина поспешно сунул его в конверт, размашисто вывел адресс и услал письмо с Вельзевулом. Это было не рационально, но найти слова еще и для Декана никак не получалось. Людвиг отодвинул письменные принадлежности и хватился за накопившиеся за неделю личные письма. Буквы в них прыгали, слова плыли и общий смысл никак не желал до него доходить. Кое как собравшись, Людвиг прочитал одно, потом второе, но на третье его уже не хватило и уже раскрытое, но так и не дочитанное письмо полетело на стол.
По середине комнаты нарисовалась ушастая фигурка Моне. - Хозяин звал? - пропищало создание, вынудив Людвига в удивлении вскинуть брови. Никакого эльфа он не звал и треклятому Моне это должно было быть прекрасно известно. Людвиг даже хотел ему об этом сообщить, но уже раскрыв было рот передумал. Сердобольно обеспокоенный взгляд домовика будто бы заставил зашевелится какую-то новую, еще не до конца сформировавшуюся, но явно готовую вынырнуть на поверхность мысль. Надо было только ее не упустить, не дать той улететь как улетели все предыдущие. Людвиг сконцентрировался на ушах домовика. Почему именно их, он не имел ни малейшего понятия, но оно вроде как даже работало. Мысль просунулась чуть дальше и даже начала приобретать форму. Он перебрал. Это лихорадочно взбудораженное состояние было симптомом передозировки. Черт. Его взгляд на момент сместился с эльфа и тут же пропала и концентрация. Людвиг стремительно поднялся и двинулся.. куда-то, наверное в лабораторию за чем-то могущим сработать на подобие антидота, но на пути туда передумал и свернул в гостиную. Он не мог искать антидот, если толком не помнил, что именно выпил, а бутылочки с зельями он вроде как оставил там. За спиной раздались шаги и Людвиг резко обернулся. Это снова был Моне и снова с тростью.
Да, чтоб вас черты подрали, подумал мужчина, снова забирая трость. Мысли очередной раз сбились, взгляд заблуждал по комнате в поиске ответа. Он говорил с Феликсом о планах на будущее, так? Взгляд переместился к камину, через который этот самый Феликс отправился восвояси. Чуть выше, на каминной полке стоял ряд фотографий. Мама с братом. Феликс. Ник с Шарлотт. Он писал ей письмо, надо было еще написать Декану, он просто не мог сконцентрироваться.
- Принесите мне успокоительного, - произнес он в никуда на короткий миг поймав упущенную мысль за край. Стоящий за его спиной, ну конечно, где же этому проклятию еще быть, эльф испарился с тихим хлопком.
Взгляд Людвига споткнулся за еще одну фотографию. Письма. Он писал ей письма, а она так ни черта и не ответила. Ну ничего, взбрыкнули мысли в голове Людвига, он может сам пойти и спросить. Лично.
Мужчина резко развернулся и уже направился к выходу из дома, когда вернулся Моне. Ушастое создание протянуло ему склянку. Ах да, он же послал его за зельем. Даже толком не взглянув на этикетку Людвиг осушил пузырек. Жидкость была вязкой, прохладной, но более чем приятной на вкус. Он не имел малейщего понятия что только что принял.
- На улице холодно, хозяин, - пискнул эльф у него в ногах.
- Что? - растерянно перепросил мужчина.
- Хозяин собрался в гости, но на улице бррр, - очень даже правдоподобно изображал дрожь Моне.
Бррр было не очень вдохновляющим и Людвиг уныло поплелся переодеваться, одеваться и что там «мамочка-с-папочкой» от него еще хотели. Облачившись в чистую рубашку и брюки, впихнув ноги в начищенные до блеска сапоги и застегнув все до последней пуговицы черного(других у него просто не было) сюртука, Людвиг внезапно ощутил, что гнавшая и подгонявшая его еще минутами ранее лихорадка отступила, мир вокруг теперь казался на удивление ясным и понятным. Он оглядел свое отражение в зеркале. Бледное, осунувшееся лицо, внезапно проступившие скулы, темные круги под глазами, едва ли он мог сойти за первого красавца пусть даже захудалой деревни. Людвиг пригладил волосы, прошелся по подставке с удобно преподнесенными ему кольцами и прочей мелкой мишуры, всей как одно припичканы такими или иными чарами. Наконец, отобрав парочку, Людвиг надел кольца, забрал с другой подставки подвеску порт-ключ в дом Норы, и оглянулся на стоящих рядом словно по струночке Моне и Мане.
- Ну, и где моя трость? - поинтересовался он.

Едва ли он знал, что именно ожидал увидеть аппарируя к дому женщины, которая даже не считала нужным ему ответить, но, наверное, не полную темноту. Огромный, уж по меркам Людвига, слишком большой для одного человека особняк казался пустым, не то, чтобы брошенным, но как-то полуживым. Может в этом и скрывался ответ, Нору просто тут не было? Тогда, где именно она была? Какая нелепицы, но в любом случае, ответ мог найтись внутри, а у него давно было доступ к этому дому, ровно так же как к его собственному доступ был у Элеоноры. Людвиг преодолел короткое расстояние до входной двери и вздрогнул, когда дверь перед ним неожиданно и совершенно бесшумно раскрылась, озаряя домовика Элеоноры, а за ним далекий отблеск все же горящего в доме света. Значит не пропала, значит вполне себе есть, а следовательно ничто не мешало ей ответить, внезапно раздражаясь заключил Людвиг и отодвинул домовика вместе с дверью, прошел внутрь.
Дверь за ним захлопнулась, оставляя в тонувшей в полумраке прихожей. Да какого черта тут происходит, словно не в дом попал, а в похоронное бюро, сварливо подумал мужчина, под тягостно завывающие причитания Лоскутика начиная избавляться от зимней мантии. О чем именно ныл домовик Людвиг не прислушивался, его это не интересовало, а вот то какого черта тут навоображала себе Элеонора очень даже.
Кое как уговорил домовика, что никакие домашние тапочки ему не требуются, Людвиг двинулся дальше и почти тут же наткнулся на двинувшую ему на встречу Элеонору. Вполне себе жива и цела, заключил никак не могущий унять ирритацию мужчина, не то, что ему требовался ответ на данный вопрос, все это он уже выяснил в больнице. Если тебя стукнули по голове огромной глыбой камня, ну или чем там именно его стукнуло по голове в опере, то вполне можно давить на жалость сестричек, готовых для тебя выяснить в деталях как там здоровье твоих знакомых, даже большую и светлую любовь приплетать не потребовалось.
Нора остановилась в паре шагов и Людвиг тоже остановился. В голове снова все свалилось в одну большую кашу из которой он никак не мог вытащить хоть одну здравую мысль или предложение. Он был зол и это не позволяло сказать, просто «Привет», но видимо все же не настолько зол, чтобы начать с самого главного — с «какого дракла, тебе так трудно ответить на мои письма?» По этому он просто стоял, как стояла и она. Наконец, женщина заговорила, вызывая у Людвига громкое фырканье.
- Я сам выписался, - в конце концов придал ему словесную форму Людвиг.
Наверное, он должен был сказать еще что-то. Например, поинтересоваться, как сама Элеонора, но вместо слов в коридоре снова повисла неудобная тишина.

Подпись автора

“What I always get is ‘Renaissance man’, and I always say, ‘well, so was Cesare Borgia.(c)’”

Казалось бы столь лет отношений должны были вымыть из них все наносное, оставить лишь саму суть, некую ясность о том, из чего именно эти отношения состояли. Но чем больше проходило лет, чем больше событий они делили на двоих, тем сильнее мутнел образ, тем менее ясным становилось то, что в их отношениях существовало на самом деле, а что было лишь красивой иллюзией, красочной шпаклевкой прикрывающей гниль, которая пряталась за фасадом. А остановится на чем-то одном, просто остановится и уйти при этом казалось невозможным.
Когда-то их соединяла лишь праздность бытия, удобства без обязательств. Им ничего было не надо друг от друга, они ничего не ждали и не требовали, просто делили на двоих то, что им обоим доставляло удовольствие. Хорошего и приятного становилось все больше, там где раньше были часы, появлялись дни, к ним присоединялись ночи, и те и другие из иррегулярно разбросанных тут и там, становились постоянными. Соотношение жизни которую они при этом делили и не делили друг с другом как будто бы не поменялось. Они все еще были друг другу просто кем-то удобным, привычным. Быть может все поменялось, когда к первым другим прибавилось еще и надежным. От куда могло появится чувство, что ты можешь положится на другое, если они ни разу это в друг друге не испытывали, кто знает. Но оно появилось и понемногу разрасталось все больше и больше, начиная отбирать место и удобства и привычки, протягивая свои ростки в сторону обязательств. Стало невозможно не зайти и не остаться, если второй приболел и надо было окружить его или ее заботой, пусть даже с ней были более чем способны справится домовики. Было невозможно не разделить маленькие и большие рабочие триумфы и разочарования. Не поздравить или не высказать соболезнование, искать и найти возможность порадовать или доставить удовольствие. Проявить свою симпатию, жестом, делом, подарком. Появилась легкость в том, чтобы делится чем-то более личным, ранее ни с кем не разделенным. Все это росло и прорастало, пробираясь все глубже, забирая себе все больше, но они все пребывали в той самой изначальной вере о удобствах без обязательств. Быть может они никогда бы и не заметили этой опасной близости, не будь той проклятой ночи четыре года назад. Тогда, в одночасье выяснилось, что из просто оно внезапно стало сложно, а попытки высвободится приносили с собой лишь чувство слишком похожее на боль, а может быть страх, в любом случае оно оказалось слишком неприятным, чтобы они осмелились повторить этот опыт, так и застряв с тех времен где-то между, не будучи в силах ни разойтись, ни сблизится.
- Это значит, что я счел свое дальнейшее пребывание в больнице нецелесообразным, - сухо, даже еще более ровно, чем это произнесла Элеонора, ответил на вопрос женщины Людвиг.
Для него это был решенный вопрос. Шатаясь по отделу травм он лишь раздражал себя и едва ли приносил удовлетворение от проделанной работы по склеиванию его обратно персоналу. Лежать или не лежать, принимать лекарства и раз от раза беседовать с колдомедиком он мог и не пребывая в Мунго. Плюс, вне больницы он мог заняться чем-то действительно полезным, а не лишь изучать от корки до корки очередной выпуск газет. Разлеживаться в больнице сейчас просто не было времени.
- А ты что, больше не способна ответить на письмо? - вырвалось у него само собой. Холодная, расчетливая Элеонра Коветт и не могла просчитать такой простой алгоритм и понять, что отсутствие ответа не сделает его мирным и покладистым, а скорее наоборот, разгонит кровь в жилах лишь сильнее?! Какая чушь. И одновременно с этим, вот она стояла перед ним так, словно его визит стал для нее сюрпризом. Словно сам факт, что он мог желать к ней придти и узнать, что именно с ней происходит, был чем-то ей совершенно непонятным и чуждым.
Раздражение внутри Людвига закипало с новой силой.
- Знаешь ли, когда получаешь в ответ лишь тишину, начинаешь беспокоится, - уже совершенно ядовито просипел мужчина. Его единственный зрячий глаз впился в прячущиеся в полумраке коридора глаза женщины.
- Или быть может беспокойство это слишком не достойное слово, чтобы употреблять его в доме мадам Коветт? - прошипел он, делая шаг ближе.

Подпись автора

“What I always get is ‘Renaissance man’, and I always say, ‘well, so was Cesare Borgia.(c)’”

В какой-то другой ситуации, быть может даже лишь в другой день, вчера, завтра, когда нибудь, эта несгибаемая стойкость оловянного солдатика, которую Норе когда-то ввели внутривенно вместе с ежевечерней порцией невеселых сказок Ганса Кристиана, могла бы Людвига умилить и стать поводом для добродушного подтрунивания на весь остаток дня или даже недели. Но сегодня, в пустынном коридоре тонувшего в полумраке дома, все еще ощущая на затылке дыхание жгущей потребности идти, делать, вершить, менять, перекладывать и править,  напускное спокойствие Элеоноры драло нутро как дерет запущенный кашель.
И тем не менее, он ответил спокойно, даже прохладно, с едва лишь уловимым отголоском звона столкнувшихся в ударе клинков в тоне, - Они просили подписать вот тут и вот еще тут,  не забывать принимать вот эти вот лекарства, не переутруждаться и если станет хуже, непременно-непременно обратится к лекарю. У вас ведь есть свой, мистер Уилкинс, вот и прекрасно, чудесно, замечательно, скорейшего вам выздоровления, пока-пока, о-наконец-таки-он свалил, - на последних словах еле сдерживаемая Людвигом насмешка вылезла наверх и мужчина оскалил два ряда неровных, белых зубов.
Что она хотела услышать? Что колдомедики Мунго обладают не присущей никому более в этом мире сверхчеловеческой способностью творить добро и сеять благоразумие вопреки всему и всем? Или может ей требовалась красивая лож, добровольно отданное ей оружие, которым его тут же можно будет сразить,  вернуть в больницу или хотя бы уложить в кровать? Или другая, такая, в которой он возродился из обломков Королевской Оперы более целым и здоровым чем был до нее?
Рассудительно отрешенная королева шведских льдов, что именно ты пытаешься отыскать? Какой мираж, какое кривое отражение мира тебе нужно, чтобы сохранить иллюзию, что тебя ничего не трогает, что ты выше, дальше, что можно просто развернутся и уйти. Не по этому ли так сжимаются твои губы, не по этому ли ты тискаешь ладони в кулаки, мм? Как там твои шведские льды, все так же не покоримы и стойки?
Стоя так близко, буквально вдыхая один и тот же воздух, было невозможно не заметить, что льды ломались, крошились, но не за что не хотели сдаваться. Проклятые чистокровные со своей верой в то, что испытывать чувства ниже их существа. Что это просто ниже, не достойно, неприлично.
Насмешка на лице Людвига сменилась злостью. Хотелось схватить женщину за плечи и как следует встряхнуть. Трясти так долго, пока с нее не спадет подледная унция упрямства не позволяющего признать, что она тоже человек, а не всего лишь породистая, вымуштрованная  шавка с родословной от создателей.
- Думаешь, это означает, что надо терпеть эту боль в одиночестве? - ехидно поинтересовался Людвиг. Это не то и не так, как должно было обрести звук беспокойство, совершенно не сформулируемый страх, который обуял его нутро в больнице в миг, когда провал в его памяти был наспех залатан словами доктора о том, что в опере, в которую, по его воспоминаниям, он лишь только собирались в этом самом доме, только не погрязшем в мраке, а горящим всеми огнями светильником, где шутили и легонько флиртовали предвкушая вечер и последующую ночь, прогремел взрыв. А он не помнил ничего. Была пустота и страх, еще более ужасающий от того, что на короткий миг ему казалось, что он не способен вспомнить даже лицо Норы, вместо него лишь зияющая дыра. Ничто. Пустота. Кажется, он даже что-то свернул или навернул, в этом изначальном страхе и порыве, куда-то бежать, уж слишком не выносимой была эта ощущение.
Вот только пустота была не там, пустота была тут. Щерилась в него из кажущихся такими темными в неосвещенном коридоре глаз Элеоноры Коветт. Это ему требовалось заполнить появившуюся брешь, а ей было хорошо и так. В тьме, в одиночестве, среди не беспокоящих ее покой безупречных в своем содержании и внешности книг, забавных артефактов и красивых безделиц.
- Я подразумевал, что ты тоже способна быть человеком. Если не способным испытывать и проявлять хоть какие-то чувства, -  продемонстрировав почти-что плотно сжатыми пальцами на какую кроху этих самых чувств он был бы готов согласится, прошипел буквально в разгневанное лицо Элеоноры Людвиг. Его собственное лицо горело, его тело лихорадило и отчаянно хотелось, что-то в этом проклятом доме разнести. Порядок и покой как иллюзия жизни. Это не более чем склеп с давно уже не живой хозяйкой. Да пошла она на хер.
- ..То хотя бы могущим ответить из вежливости. Я ошибался. Это слишком сложные для тебя концепты.

Подпись автора

“What I always get is ‘Renaissance man’, and I always say, ‘well, so was Cesare Borgia.(c)’”

Когда-то они могли не согласится или согласится не согласится, но не испытывали при этом непоборимую потребности доказывать свою правду до первого павшего в битве. Когда-то они вообще не ссорились, просто находили в друг друге отсутствие единого взгляда на вещи и, иногда с пригоршней добродушной пикировки, иногда с азартом, расширяли собственные границы взгляда на мир, людей, ситуации. Когда-то казалось, что мир каждого из них будет разрастаться и разрастаться за счет другого, и даже достигнув его границ, расширится еще больше удвоенным усилием их обоих.
Когда-то закончилось в декабре семьдесят четвертого.
В этой новой реальности шведские льды Мантеров не имели шанса сохранить свою целостность. Они ломались и разлетались громадными, несущими с собой погибель глыбами. Элеонора злилась, ярилась, буквально жгла одним только своим взглядом, и какая-то часть Людвига была даже готова поспорить, что окажись в руках женщины сейчас палочка, одним лишь взглядом оно бы не закончилось. С таким взглядом ломают и убивают. Такой взгляд у Элеоноры Коветт, скорее всего, был когда ее тогда еще муж взял в руки артефакт, чуть позже размазавший его по всему кабинету. И вот они тоже дошли до этой точки.
- Зависит от того, что именно бы ты написала, - фыркнул в разгневанное лицо женщины Людвиг. Идиотская коза, словно ей надо было по буквам прописать и по слогам произнести, что он испугался. Что хотел найти хоть что-то, что может рассеять страх, что в этой дурацкой опере он потерял еще и ее. Он просто хотел знать, что она жива. Что она все еще его. Со всем остальным можно было справится, все остальное имело решение, а вот мысль, что из его жизни вдруг могла исчезнуть и Элеонора от чего-то казалась совершенно не выносимой. Как-то совершенно по детскому глупо, но ему всего лишь требовалась пара слов, но слова так и не пришли и вместо страха постепенно проросло раздражение.  Вымороженная тварь.
- И что, если бы примчался?! - склоняясь все ниже и ниже, выдохнул мужчина.
- Что такого в том, чтобы хотеть о тебе позаботится? - буквально проорал он в лицо Элеоноры.
- Потому, что ты значишь ничуть не меньше чем Шарлотт. И куда больше чем весь остальной мир, - продолжал бесновать Людвиг, не то обводя, не то отмахиваясь от того самого остального мира.
- И если тебе не нравится статус престарелой любовницы, это всегда можно исправить,- брызгая слюной и ядом, прорычал он.
- К хрену все, - гаркнул мужчина, срывая с пальца первое попавшееся кольцо и протягивая его Элеоноре, - можем хоть завтра играть свадьбу.

Подпись автора

“What I always get is ‘Renaissance man’, and I always say, ‘well, so was Cesare Borgia.(c)’”

- А какого дремучего дракла не должен?! - красный как гриффиндорский флаг, Людвиг со всей мочи стукнул тростью по полу. Дебильная ослица. В удар, а через него и в пол ушла не только физическая сила, но и некая доля стекшей по пальцам и сгенерированной раздражением магии. От наконечника, постепенно стихая, разошлась волна никуда не приложенной силы, в образовавшейся на мгновение тишине тихо пискнул домовик Элеоноры, а чуть позже где-то тревожно звякнуло нечто предположительно стеклянное.
Плечи Людвига придавило внезапно вернувшейся усталостью. Злость ушла вместе с силами, мужчина стоял напротив хозяйки и неуклюже сутулился, дыша тяжко и обрывисто, как человек лишь едва едва вставший на ноги после тяжелой болезни, что в чем-то даже было ровно тем, кем он в данный момент являлся.
Горло драло от только что выкрикнутых слов и говорить еще совершенно не хотелось, по этому он просто стоял и смотрел, пытался вернуть себе способность дышать, а в месте с этим кислород и способность мыслить гудевшей словно совершенно пустой котел голове. В свободной руке он все еще сжимал, протягиваемое Элеоноре, кольцо.
- Возможно, - задышав более ровно, произнес Людвиг и почти тут же, распрямив плечи и расплывшись в почти добродушную усмешку, добавил, - но только самую малость.
Он снова потянул кольцо женщине, - Если ты, в этой своей мантеровски-коветтской голове, считаешь, что любовница это некто, о котором нельзя заботится и беспокоится, то давай это исправим. Придадим всему этому, - самодовольно скалясь, Людвиг обвел помещение рукой, - налет официальности.
Никогда до этого самого дня ему не приходило в голову, что в этом может быть проблема. Что все эти годы, пока он наслаждался обществом, ну и не только им, если совсем честно, Элеоноры, ей могло не хватать официальности. Он от чего-то пребывал в иллюзии, что ее это полностью устраивает, даже большее, когда-то весьма основательно обжегшись в браке с Максимиллианом Коветтом, она не желала никаких официальных, занесенных во все возможные анналы уз. Сам Людвиг, точно, к ним не стремился, не потому, что был принципиально против, а просто не видел такой необходимости. Брак был необходимостью при наличие(или лишь потенциале такого наличия) наследников, для структуризации и перераспределения материального имущества между супругами, для обеспечения легального допуска к целому ряду прав и возможностей, облегчающих сосуществование двух или более физических лиц образующих семью. Но им как будто ничего из этого не требовалось. Они жили отдельно и имели совершенно отдельный, более чем способный обеспечить их нужды, доход. Им просто было не чего делить на двоих. Кроме, как оказалось, этого. Эфемерного понятия заботы и беспокойства.
Людвиг чуть мотнул головой и вопросительно уставился на женщину. Выбирать, в конце концов, ей.

Подпись автора

“What I always get is ‘Renaissance man’, and I always say, ‘well, so was Cesare Borgia.(c)’”

На какой-то миг ему казалось, что Нора даже собирается взять кольцо, но ему видимо только казалось, кольцо так и осталось в его ладони. И убедившись в этом окончательно, Людвиг невозмутимо вернул то на палец.  Он, кажется, даже не испытывал по этому поводу хоть каплю разочарования, настолько предсказуемым на самом деле ему казался такой исход. Быть может оно так же свидетельствовало о том, как мало оно значило и для него самого. Хотя почему быть может. Он не видел никакой сверхценности, святости и  прочее, тому подобное в акте бракосочетания. Его предложение имело совершенно иную смысловую нагрузку, вот только она по всей видимости проходила мимо Элеоноры Коветт, а может и вовсе была ей совершенно безразлична, но что все же ее волновало, от него тоже ускользало.
- Я уже ничего не считаю, - совершенно не лукавя, признал мужчина и пожал плечами. Но так как еще существовала крохотная возможность, что быть может ему хотя бы что-то сегодня еще пояснят, то на следующую реплику хозяйки он лишь еще раз повел плечами и затем, слегка прихрамывая, последовал за женщиной в глубь дома.
Он шел именно за Элеонорой, а не вместе с ней, как оно было бы обычно, и это не только выдерживало между ними дистанцию, оно так же позволяло Людвигу за ней наблюдать. Не потому, что такова была его цель, а потому, что так получилось, а Нора не особо-то и спешила. Людвиг даже мог бы сказать, что медлила, вернее шла с какой-то ранее им не замеченной осторожностью и вдумчивостью, но быть может ему это только казалось, потому-что сам Людвиг просто был не способен двигаться со скоростью улитки, ему требовалось нестись. Вот только нестись тут было особо не куда и мужчина вкрадчиво вздохнул.
Оказавшись в столовой, а они шли именно туда, и обнаружив там стол накрытый на две персоны, Людвиг поинтересовался, - Этой твой домовик такой оптимист или ты ждешь к ужину кого-то еще?
Прояснив, что накрыто все же для него, Людвиг сел. Есть ему совершенно не хотелось, по этому от отказал суетящемуся вокруг стола домовику в главном блюде, но все же согласился на пару листиков салата, не столько во имя ценных витаминов, сколько для того, чтобы хоть чем-то себя занять, пока Нора будет расправляться со своим собственным блюдом.
- Нет, вино тоже не надо, - буркнул в сторону, снова захлопавшего своими огромными ушами рядом с его креслом, Лоскутика мужчина, - принеси мне лучше воды.
В его организме сегодня было столько всего намешано, что прибавлять к этому еще и алкоголь, было бы верхом безалаберности, плюс за редкими исключениями Людвиг не испытывал особой тяги к какой либо выпивке. Мог выпить, а мог просто смотреть как этим занимаются другие.
- Ну, - вдоволь наковыряв свой одинокий лист салата и даже сжевав один его угол, наконец оборвал тишину мужчина, - я готов тебя внимательно слушать.

Подпись автора

“What I always get is ‘Renaissance man’, and I always say, ‘well, so was Cesare Borgia.(c)’”

Коза!
Конечно вся ее способность говорить разбилась от эту самую необходимость говорить, и так, чтобы смысл сказанного был понятен не только ей самой, но ее номинальному собеседнику.
Элеонора встала и, крепко сжимая в кулаке трость, вскочил и Людвиг. За его спиной, не выдержав такой стремительности, с грохотом упало кресло.  Рядом с ним, само собой, тут же возникло ушастое недоразумение Элеоноры.
- Оставь, где лежит, - рявкнул на домовика мужчина.
Формально эльф был совершенно не обязан его слушаться. Людвиг в этом доме был никем, чужеродным телом, могущим лишь раздражать хозяйку. По крайней мере, именно так Людвигу все сильнее и сильнее казалось. Да, ради бога, в конце концов. Они взрослые, ничем не связанные люди, могут разойтись. Просто, без жертв. Но почему тогда было так и не сказать?! Зачем весь этот фарс с молчанием пока он валялся в больнице или вот это вот сейчас?!
Эльф замер причудливой и несколько убогой статуей, позволяя Людвиг наклонится и вернуть кресло стоячее положение, а потом более чем церемонно придвинуть обратно к столу.
- И сгинь, уже, - почти добродушно, настолько несчастным был вид треклятого создания, фыркнул в сторону домовика мужчина.
Людвиг выпрямил плечи и обопревшись на трость, встал напротив Элеоноры.
- Если, если, если, - гулко рыкнул мужчина, - Если у этого дома сейчас рухнет крыша или Темза выйдет из берегов унесет его в море, тогда я и буду это решать. И точно так же как решу, что мне делать с твоей или моей старостью, немощью и что у тебя там еще было в списке.
- Испугаешься?! - насмешливо переспросил Людвиг, переставляя трость так, чтобы он мог упираться на нее обеими ладонями, - Не испугаешься, ибо ты боишься уже сейчас. Салазар знает чего, правда. То ли отношений, то ли жизни вообще, - пренебрежительно фыркнул мужчина.
- Допускаю, что  все же второе, - его рука взметнулась и обвела помещение, - ибо это уже не дом, это склеп с наворотами. Уверен, твои предки были бы безмерно горды.

Подпись автора

“What I always get is ‘Renaissance man’, and I always say, ‘well, so was Cesare Borgia.(c)’”

Он смотрел как почти незаметно, но тем не менее явно меняется осанка, а вместе с ней взгляд и черты лица Элеоноры, но думал почему-то совсем не о ней. Люди, люди, люди, молодые, старые, живущие впроголодь, купающиеся в достатке, законопослушные и нет, маглы, сквибы, волшебники, чистокровные и полукровки, опустившиеся или полные надежд, злые, смешливые, унылые, умные или лишь считающие себя такими. Самовлюбленные и робкие, смелые и трусливые, ученые и безграмотные. Он встречал на своем пути всяких. Он считал, что познал как подноготную, так эстаблишмент этого мира в достаточной мере, чтобы лично убедится, что люди что там, что там были скроены из того же материала. Истекали той же кровью, боялись тем же страхом и злились той же злостью. Кто-то при этом верил в свою избранность и исключительность, а кто-то наоборот в свою обыденность и незначительность, но кости у тех и других ломались тем же образом, кричали от боли они так же. А непреклонная гордость его деда-магла была так похожа на гордость чистокровной волшебницы, которая сейчас стояла напротив.
Людвиг чуть качнулся на подошвах сапогов и вернул ладонь на трость. Когда речь Элеоноры так предсказуемо свернула к событиям двадцатитрехлетней давности, его рот изогнулся в хищной усмешке, а рука неволей сильнее стиснула трость. Забыть то время он не мог при всем желании, каждый взгляд в собственное отражение, трость, которую он всегда таскал с собой, боль, слабость и судороги, сны от которых было практически невозможно избавится, всегда об этом напоминали. Вот только позволять этому определять то, как он будет жить, Людвиг отказывался. Отказывался тогда, не собирался и сейчас.
- Никто это не любит, - наконец, фыркнул мужчина, - вопрос только в том, что итоге управляет твоей жизнью, ты или твой страх.
Ему самому данный выбор дался легко, быть может и выбором толком никогда не был. Та ночь, много лет назад, вывела для него единственный возможный результат - ничто, а тем более никто не будет решать как ему жить. Или даже умирать. Но умирать он не собирался, ни тогда, ни сейчас. Каждое новое потрясение, каждая новая преграда были лишь дополнительным раздражителем, вызовом, подпыткой для жгущего нутро желания - Жить. Не существовать, спрятавшись и отгородившись от всех возможных и невозможных проблем, а кинутся в самую гущу, прожить и пережить каждый момент, каждое впечатление от и до, отряхнутся, выпрямится и искать новый вызов, новое впечатление, новый цвет, вкус и тональность, которую могла быть ему доступна и даже кое что из того, что доступно не было.
- Смею и буду, - припечатал Людвиг, - ровно потому, что знаю совсем не по чужому опыту, что кутаясь в страхах как в пелене, они никуда не денутся.
- Или это то, чего ты желаешь от остатка своей жизни? Боятся вздохнуть слишком глубоко, распахнуть окно, выйти на крыльцо или написать письмо? И бежать пока хватит сил в надежде, что когда-то и где-то твои страхи тебя не найдут?
- Я - сгорбившись так словно готовясь вот-вот на кого-то бросится, рыкнул Людвиг, -отказываюсь сбегать, как от своей, так и чужой немощности. И я отказываюсь отказываться от тебя, - добавил он почти благодушно, но от этого не менее упрямо.
Кольцо и брак он больше не предлагал. Было глупо ожидать, что не ответив пол часом ранее, Элеонора внезапно ответит сейчас, тем более, что у этих гребанных чистокровных на все случаи жизни, смерти и того что между полагались церемонии. Они верили в сакральное превосходство процедуры над содержанием. Ну, что же, быть может как нибудь, он разродится по этому поводу чем-то  более приемлемым для гордой наследницы рода Мантеров, но сейчас тратить себя на подобные жесты он не желал. Он желал нечто совсем иное, но для исполнения -  желание должно было быть обоюдным.
Людвиг выпрямился, даже чуть откинул голову, насмешливо и с легким вызовом разглядывая  свою номинальную опонентку.

Подпись автора

“What I always get is ‘Renaissance man’, and I always say, ‘well, so was Cesare Borgia.(c)’”

Вместо похода в магловскую оперу, стык января и февраля этого года они должны были провести по ту сторону земного шара. В Австралии, в Тасмании, в Новой Зеландии или куда еще их унесет дух приключений. Произошедшие в Рождество нападения с последующим закрытием границ и введением военного положения поставили на этом плане жирный крест. В Австралию, и не в качестве туриста, а на совсем, отправилась лишь его мама. Он сам погряз в делах, при том было даже трудно просчитать какие именно, те, которые он вел от имени Л.И Уилкинса, или те, которые требовали участия Оберона, занимали у него больше времени. «Призрак оперы» не мог стать заменой не случившейся поездки, он должен был стать передышкой в буднях, шуткой над их многолетними отношениями «старинных друзей семьи» и напоминанием, что повод для праздника можно найти даже в безрадостное время. А теперь он даже не мог сказать, была ли представление хоть мало мальски стоящим. Он его не помнил, это угнетало в чем-то куда сильнее, чем полученные травмы. Он был не способен мирится с этой пустотой там где полагалось быть целому, пусть даже в итоге кошмарному, вечеру.
Но зияющая дыра вместо лица женщины, с которой он должен был пойти в оперу, создало место для чего-то нового. Или совершенно не нового, но именно сейчас осознанного. Ему было с ней хорошо. Не всегда, где-то между девяносто пять и девяносто девять процентов времени, но было глупо мерить их отношения ровно по тем не хватающим порой процентам. Мир из которого вышла Элеонора Коветт был трудно сопоставим с миром из которого вышел он сам. Как показывали события последних лет, месяцев и недель, эти миры даже не желали быть сопоставимы, но на их стыке они вполне были способны найти место для своего собственного. И он хотел этот мир сохранить. Хотел быть может даже слишком сильно, но какой смысл был хотеть лишь в пол силы?!
Нора обогнула стол и подойдя взяла его ладонь в свою.
Он все еще злился на нее, но чувство было скорее остаточным, все более стихающим бурлением уходящей бури.
Если бы они, как и собирались, поехали бы в Австралию, они провели бы время куда более весело и интересно, чем сейчас. Они были бы здоровы, полны сил и впечатлений от дивных зверей и еще более дивных обычаев местных магов. Взрыв снес все наносное, всю мишуру их отношений, оставив лишь главное.
- Ну, - насмешливо протянул мужчина, чуть поглаживая женскую ладонь большим пальцем, - если мы поженимся в следующий месяц или два, то успеем втиснуть медовый месяц еще до окончания школьного года.
До этого им, конечно, придется разобраться с ее страхами и прочими последствиями травм их обоих. Придется наладить жить в этом все более и более недружелюбном мире, а помимо этого так же найти как во все это вписать Шарлотт и как вписать их самих в ее жизнь, но тут и сейчас требовалось отвоевать у мироздания нечто куда более неуловимое и зыбкое. Быть может право на счастье?!

Подпись автора

“What I always get is ‘Renaissance man’, and I always say, ‘well, so was Cesare Borgia.(c)’”

- В куда меньшей степени, чем тебе кажется, - насмешливо изучая смягчившиеся черты лица Элеоноры, обронил Людвиг. И возможно в куда большей степени, чем мне кажется самому, добавил он мысленно, выпуская ее ладонь и позволяя своей очутится не женском бедре. Мужские пальцы скользнули дальше и опустились ниже, он потянул женщину ближе. И не переставал изучать ее лицо. Он помнил эту ее особенность еще по той давней встрече очень много лет назад, когда они отмечали безвременную кончину Уигмара Коветта. Было нужно совсем немного, самая малость, чтобы лицо Элеоноры Коветт потеряло столь привычную ей в обыденности холодную отрешенность, чтобы ее глаза перестали колоть и студить беспощадностью шведской зимы. Совсем немного, самая малость и можно было увидеть совсем иное. Вместо льдов во взгляде стелился мягкий, летний туман — обещание тепла и неги. Оно разило его тогда, оно продолжало обвораживать его сейчас. Чудо, доступное только ему, или так ему хотелось верить. Может зря, потому, что еще больше чем ему, поверить в это надо будет Шарлотт. Он надеялся, что оно возможно, и кажется, несколько опасался, что ему не получится соединить эти две, одинаково дорогие ему жизни, в одну. В семью. С другой стороны, кот же как-то вписался.
- Как человек не плохо зарабатывающий на составлении брачных договоров и еще больше на тех, кто когда-то решил обойтись  и жить одной любовью до гроба, - обвивая женскую талию и второй рукой, в которой он все еще сжимал трость, насмешливо заявил Людвиг, - я должен строжайшим образом рекомендовать не полагаться исключительно на доверие. Возможно тебе  даже придется найти другую юридическую контору для своего издательства, во избежании соблазнов, так сказать, - хмыкнул мужчина, - С другой стороны, я планирую ввести Феликса в ранг равноценного партнера и быть может его профессионализм имеет шанс сохранить нам такого ценного клиента.
Черт. Ему даже самому было трудно поверить, что разговор с Гейнсом о будущем фирмы тоже состоялся сегодня, не более чем пару часов назад. А еще пару часов до, он в беспомощной злобе изводил персонал из отдела травм Мунго. А теперь вот, еще и вляпался в брак.
Людвиг самодовольно осклабился. Жизнь требующая с него решения все новых и новых решений ему нравилась куда больше той, где приходилось соблюдать покой и пялится в безупречно белый потолок палаты.

Отредактировано Ludwig Wilkins (2021-01-05 22:25:51)

Подпись автора

“What I always get is ‘Renaissance man’, and I always say, ‘well, so was Cesare Borgia.(c)’”