«Если это не займёт много времени». И это всё, что её беспокоит? В самом деле? Эйдан ожидал услышать более замысловатый отказ. А это и не отказ вовсе — так, напускная строгость. На школьников она, наверное, должна действовать неплохо, а вот руководитель международного департамента министерства видал зверьков и пострашнее — и это не считая своих коллег по пожирательскому цеху. Но если с ним всё понятно, то с МакГонагалл — уже не очень. Почему она не отказалась? Хвалёное гриффиндорское бесстрашие не позволяет? Не зря они в детстве шутили, что студентам на Гриффиндоре в качестве посвящения на факультет проводят ритуал, отрезающий инстинкт самосохранения.
— Не займёт, — заверяет Минерву Эйдан с любезной улыбкой, одной из десятков в его арсенале — той, которая допускает чуть больше личных эмоций, чем позволено на дипломатической службе, и в которую добавляется щепотка насмешливого понимания всей забавности затеянной игры: «я знаю, что вы знаете, что я знаю», и так далее. И ведь правда — знают.
— Боюсь разочаровать вас своим ответом, но дело не в вас. Нас, выпускников Слизерина, инстинктивно тянет к подземельям. Ну, или хотя бы к казематам. Если, конечно, речь не идёт об Азкабане, — с лёгкостью переводя всё в шутку, Эйдан принимает протянутую ему руку — и, вопреки собственным словам, галантно касается её губами. Посылать противоречивые сигналы — верный способ сбить с толку или, по меньшей мере, заинтриговать. Эйвери чувствует себя в этих играх, как рыба в воде, это его стихия. Он знает, что делать, знает, как и когда — и, едва выпрямляясь, проводит парную аппарацию.
С точки зрения Эйдана, меняется не так много: из одного каменного мешка они попадают в другой. Да, возможно, и Хогвартс, и Тауэр было бы уместнее назвать оплотом истории и шедевром архитектуры, но что это изменит по сути? Главное, что магглов тут сейчас нет, однако Эйдан всё равно на всякий случай накладывает чары невнимательности. Возможно, кому-то могло бы показаться смешным, что Пожиратель смерти с богатым послужным списком злодеяний заботится о соблюдении Статута о секретности, но для Эйдана это вещи принципиально разного порядка. Да и магглов он, мягко говоря, недолюбливает.
— Итак, профессор, как вы уже могли догадаться, мы с вами находимся в одной из внешних стен Лондонского Тауэра. Сами по себе эти камни не представляют ничего интересного, и всё-таки они пользуются большой популярностью среди туристов — в основном благодаря давно сгнившим трупам тех, кто ещё много лет назад стал частью истории. Я нахожу в этом некоторую иронию. А вам не кажется странным, что один из главных символов Лондона на протяжении веков служил преимущественно тюрьмой? Как будто до Вильгельма Завоевателя в нашей стране никого не держали в заточении.
Разумеется, они здесь не для того, чтобы осматривать экспонаты крепости, превращённой в музейный комплекс, или вести исторические дискуссии, но Эйдан сознательно начинает издалека: игра в кошки-мышки тоже весьма увлекательна, перед таким соблазном трудно устоять. Поэтому он говорит о Тауэре, предоставляя Минерве возможность осмотреться после аппарации и игнорируя до поры её в высшей степени странную в разговоре двух нормальных волшебников просьбу. Но теперь, пожалуй, пора уделить внимание и этому.
— Верно ли я расслышал, вы сказали — «без травм?» Но я ведь уже пообещал, что верну вас в целости и сохранности… — совсем короткая пауза лишь оттеняет, подчёркивает продолжение, — даже если наша прошлая встреча без повреждений не обошлась.
Довольно прозрачный намёк, согласитесь. Но скрывать секреты полишинеля бессмысленно и нелепо: если уж начал играть в открытую, остаётся только придерживаться этой тактики до конца. Впрочем, никто не говорил, что это непременно должно быть до занудства скучно. А потому Эйдан не отказывает себе в удовольствии задать ненужный, но приятный вопрос.
— Почему вы согласились? Я мог перенести нас куда угодно. И потом, вы же знаете, Минерва: любопытство сгубило кошку.