Как хорошо и как странно складывалась жизнь! Юджина Аврора Флинт пронеслась по лету, почти не отдавая себе в этом отчета. Не до того было. Но теперь, когда до свадьбы оставалось уже всего две недели, вдруг осознала, как все переменилось всего за каких-то несколько месяцев. В апреле она стискивала зубы и прятала за спиной исколотые руки, она злилась на то, что её жизнь предопределена, и клялась себе, что переборет его. Но вот август склонился за середину - и как же все стало иначе. Она больше не жертва…
Теперь ей казалось, что в этой мастерской она проработала всю жизнь. Она знала теперь тут все, понимала все, и даже если чего-то пока не умела - училась! Шорох тканей и выкроек, тихий звон упавших на пол булавок, упругий рокот нити, протягиваемой сквозь материю. Это был теперь её мир. У неё был теперь свой рабочий стол и рядом небольшая конторка, и стопочка набросков на ней. Шила она обычно и вышивала за столом, а вот узоры придумывала стоя, так ей лучше думалось.
Сегодня она задержалась в мастерской, чтоб придумать несколько вариантов кружевного воротника для синего кремпленового платья. Платье было простым, незамысловатым, даже вызывающе старомодным. Воротник должен был его оживить. У мадемуазель Сарте уже были варианты, сделанные другими мастерицами, но Юджине все казалось, что можно сделать живее, мягче, интереснее. Завтра был последний срок для идей, завтра с утра надо уже было начинать работу. Джина задержалась, чтоб сделать рисунки. Ничего, лишний вариант им точно не навредит.
Пока рисовала, мысль текла сама по себе, свободно. Предстоящая свадьба её тревожила. Она все еще сомневалась - нужно ли так скоро? Все ли будет хорошо? Да, Тао нужно было жениться, чтоб исполнить условия наследования. Но ей-то уже не нужно так остро замуж! Она работает, им с мамой хватает на жизнь. На простую, небогатую, скромную, но роскошнее, чем они обе привыкли, жизнь. Без балов, выездов, сплетен… Может, еще не поздно отказаться? Да, Тао не может ждать. А она - должна ли спешить, подчиняя свою жизнь чужой воле?
Она мягко улыбнулась. Тао милый… Он надежный, великодушный, щедрый. Сейчас. Он добрый - этого не отнять. Порывистый. Но как же ей страшно…
Задумавшись, она невольно нарисовала с края листа лицо Тао Чана. “А если что-то пойдет не так?” - спросила она у него. А он ей будто ответил: “Все будет хорошо!”
Одумалась, взмахом волшебной палочки стерла с листа лишнее, оглянулась. Летом темнело поздно, но в мастерской уже сгустились сумерки.  А рисунок еще не закончен. Джина зажгла лампу и отошла к шкафу за новым трафаретом.
Лампа странно мигнула, как еще никогда не было, и - заискрила? Масляная лампа? Джина удивленно обернулась - и вдруг стало одновременно и светло, и темно, её швырнуло на шкаф, сверху что-то посыпалось, грохот случился такой, что слышно, наверное, было даже на улице. Она не успела ни закрыть лицо руками, ни как-то еще поберечься. Поменялись местами лево, право, верх и низ. Что-то горело. Воняло. Хрустело. Джина приоткрыла глаза и попыталась коснуться горячего лица руками. Руки наткнулись на что-то твердое. По шее текло - Мерлин, ну что может течь по шее???
Недалеко от неё полыхало. Так бы зимой у них дома в камине полыхало, как сейчас! А сейчас не надо - жарко, больно, страшно! И волшебная палочка - где она? На конторке… за стеной огня.
Юджина Флинт ругнулась, как не полагалось бы ругаться леди, и попыталась - подняться? Да, подняться, потому что она лежала. На стекле, щепах, на горелой бумаге и кусках ткани. Над ней был потолок. А там, выше… там была Моник Сарте, точно! Где-то на втором этаже…
Юджина попыталась её позвать, но её голос был слишком тих. Тише взрыва, тише огня, тише даже хруста стекла. И громче не получалось, громче было больно.

Подняться не получалось, руки были очень слабы и дрожали, и никак не находили упора. А подняться было надо. Потому что если она не встанет и не уйдет отсюда, то непременно обгорит. И умрет. Будет ужасно! Её найдут черной, как головешка. Её вообще найдут? Лучше бы тогда и не нашли…
Но её нашли. Юджина не знала, быстро или нет, её время измерялось в шуме пламени рядом и безуспешных попытках подняться. Её нашли. Она слышала голос Моник, но не видела её саму. Потом в комнату вошли люди, и их она тоже не видела, только слышала их тяжелые шаги и голоса откуда-то высоко, выше потолка. И, кажется, еще она слышала мамин голос, хотя откуда тут было взяться маме?
…Мама была рядом, Юджина прижималась головой к её груди, а мама держала её на руках всю, целиком. Было не страшно, не больно, было все хорошо и все спокойно. Можно было дремать хоть всю жизнь…
А потом она очнулась. Было тихо, было бело, было не больно. И огня не было. И рядом был доктор. Юджина послушалась его, еще не очень понимая, зачем ей что-то пить, а потом вдруг вспомнила все. Как было горячо, как текло по шее, как хрустело со всех сторон стекло. Как огонь был где-то рядом, и она чуть не стала черной головешкой. Или стала?
Она приподняла руки и посмотрела на них - на свои кисти рук. Обе они были красными и распухшими, и в пятнах. Неужели и лицо у неё такое же? Красное, распухшее и в пятнах… ужасно!
Но “ужасно” - это она думала, а не чувствовала. Будто отключились все чувства. И она просто увидела, поняла и - ага, ну ладно… Она медленно опустила руки и перевела взгляд на доктора. Молодой мужчина. Мужчины бывают очень жестоки к некрасивым женщинам. Смотрят с презрением, обращаются грубо или вовсе равнодушно. Другое дело, когда ты красивая… Но по взгляду доктора трудно было понять, насколько она уродлива. Да и главным было совсем не это.
-Мама…
Говорить было трудно, но не больно. Трудно, как будто не хватало воздуха, хотя дышать - хватало. Часть лица будто не подчинялась ей, левой стороной она могла говорить свободно, а вот правую будто что-то держало. И рукой она теперь могла пошевелить только одной. Вот той, свободной рукой, она попыталась тронуть доктора за рукав.
-Пожалуйста, не говорите маме, что я здесь, хорошо? - Разве она многого просит? Разве это нельзя? Даже слезы выступили от мысли, что мама узнает, прибежит в больницу, увидит её такой… - Пожалуйста!