Первое, что сделал Эйдан, оставшись наедине с Боунсом, — пинком ноги выбил волшебную палочку из его скрюченной судорогой руки и забрал себе. Затем он наложил на своего подопечного Петрификус Тоталус — во избежание недоразумений, потому что этого здоровяка необходимо было срочно обыскать.

— Так-то лучше, — прокомментировал Эйдан, когда Эдгар замер в вынужденной неподвижности. Интересно, как чувствует себя человек, ещё не отошедший от удара током, но уже попавший под парализующие чары? Должно быть, не очень приятно. Замечательно.

Эйдан при помощи магии разрезал и стащил с Боунса мантию с приколотым к ней министерским значком обливиатора, пошарил по карманам остальной одежды и выбросил из них всё, что нашёл: некогда было разбираться, что там артефакт, а что случайно завалялось. Среди прочего на запястье Эдгара обнаружились зачарованные часы с именами на стрелках, большая часть которых показывала скучное «в безопасности».

— Мило, — хмыкнул Эйдан, снимая ремешок, и сунул артефакт в карман собственной мантии. — Пожалуй, оставлю себе.

Дольше необходимого он предпочитал здесь не задерживаться, поэтому остальные замечания приберёг на потом, ухватил Эдгара за шиворот и аппарировал прочь, оставляя чердак заброшенного дома в Лидсе позади. Теперь об этом месте, к сожалению, придётся забыть, да и портключ для отхода понадобится новый. Но это ерунда. Главное, что сейчас всё получилось.

Переместившись в новое место, Эйдан быстро осмотрелся, проверяя, всё ли в порядке. Вокруг было тихо, никто не стремился нарушить их уединение. Убедившись в этом, он усыпил свою добычу снова и сменил Петрификус на связывающее заклинание — для того, что Эйдан собирался делать дальше, обездвиживание подходило мало. Когда тело Эдгара опутали верёвки, ему досталось несколько шлепков по щекам для приведения в чувство.

— Ожил? — уточнил Эйдан. — Отлично. А теперь поговорим.

Здесь уже можно было не опасаться, что их кто-нибудь увидит, поэтому он движением палочки смахнул с себя пожирательскую маску. Под ней всё равно было лицо министерского клерка, биоматериалом которого его накануне снабдил молодчина Джон.

— Что, не узнаёшь? А так? — конец палочки Эйдана ткнулся Эдгару в ключицу. — Crucio.
Выждав пять секунд, он прервал контакт.
— Это за то, что моей жене и ещё не рождённым детям пришлось пережить высочайший круциатус от Милорда.

Эдгар, мышцы которого конвульсивно сжимались от боли, заставляя его извиваться в своих путах, словно бьющегося в судорогах сверчка, угодившего в паутину, шумно схватил ртом воздух.
— Если это должно было освежить мне память…
Больше он ничего произнести не успел, потому что дыхание снова перехватило, а внутренности скрутило очередным витком концентрированной боли.

— А это за второй круциатус, — любезно пояснил Эйдан и повторил пыточное, всё больше входя во вкус: Боунс заслужил это, это по его вине Том ворвался к ним, как рассвирепевший носорог, по его вине так пострадала Маг, и ещё не известно, что будет с их детьми. Всё это — из-за него. А ведь он был у них в доме, его принимали, поддерживали, ему верили.

— А это за то, что Магдалине пришлось вспороть себе щёку столовым ножом, чтобы не задохнуться.

Как нетрудно догадаться, третий, особенно яростный круциатус не заставил себя ждать. Это было приятно. Так приятно, что Эйдан едва смог вовремя остановиться и не поддаться порыву повторить заклинание снова. И снова. А потом ещё раз. Упоительная месть захлестнула его, чуть было не лишив самообладания. Он выдохнул и на миг отвернулся от корчащегося в муках Боунса, стряхивая с себя эмоциональную отдачу от тёмных чар, избавляясь, насколько возможно, от их непосредственного влияния.

— Теперь понятнее? — холодно осведомился Эйдан, возвращаясь к своему трофею.

Эдгара била мелкая дрожь. Его лицо побелело, на лбу выступила испарина, из уголка рта стекала тонкая струйка слюны пополам с кровью, а перед глазами плавали разноцветные круги. Но ему было понятно. Понятно, что продолжения он не хочет.
— М-мистер Эйвери?
— Умница, — похвалил Эйдан.
— Мне ж-жаль, что ваша жена пострадала, — кое-как выдавил из себя Эдгар. Прокушенный язык ворочался с трудом, но даже плохой разговор лучше хорошего круциатуса.
— Знаешь, Эдгар, Тёмный Лорд велел тебя убить, но это не совсем удачно вписывается в мои планы. Зато я не буду иметь ничего против, если он сделает это сам. Ему же будет приятно лично покарать предателя, как думаешь?
— Думаю, Милорд будет в восторге, — прохрипел Эдгар и сплюнул кровь на траву.
— Правильно, — согласился Эйдан. Левое предплечье обожгло знакомой болью — Том затребовал его к себе на удивление вовремя. Теперь главным было не заставлять его ждать слишком долго. — Поэтому сейчас я тебя развяжу, а ты будешь зайчиком и послушно пойдёшь со мной к нему. Пойдёшь-пойдёшь, не сомневайся. Imperio.

Многовато Непростительных для одного вечера, скажете вы? Эйдан так не считал. А Эдгар не знал, радоваться ему или жалеть, что они до сих пор не добрались до заключительного аккорда в этом трио, однако после Империуса всё это стало ему совершенно безразлично.

Парная аппарация по зову Метки привела обоих волшебников к давно заброшенному зданию, отдалённо напоминавшему школу. Луна, свет которой просачивался сквозь дымку облаков, придавала этому месту мистический, призрачный ореол — Эйдан оценил, хотя заподозрить Риддла в романтизме по-прежнему не мог.

— Иди вперёд, — велел он Боунсу, направляя того к крыльцу. Метка вела его, не давая ошибиться с выбором пути — до тех пор, пока они не добрались до нужной комнаты. Том был там. Эйдан ещё на подходе раздумывал о том, как к нему обратится, и в итоге выбрал вариант, казавшийся ему наиболее безопасным: лучше изобразить смирение, чем столкнуться с внезапным желанием старого друга заглянуть к тебе в сознание, чтобы проверить, как там дела. У Тома не очень хорошо со считыванием эмоций, он должен был проглотить наживку — тем более, что она подкреплялась таким солидным трофеем.

— Мой Лорд, — сдержанно поприветствовал Эйдан старого школьного друга. От очевидных комментариев в духе «я его привёл» он решил воздержаться: не заметить Боунса было сложно, равно как и тот факт, что Эдгар был всё ещё жив. — Подумал, ты захочешь разобраться с ним лично.

Он всё-таки сбился на «ты», но это тоже не было случайностью: признавая авторитет Тома, Эйдан не упускал случая вставить шпильку в их «дружеское» общение. Так было всегда, и он не собирался на старости лет изменять своим привычкам, независимо от того, что произошло между ними двоими чуть меньше недели назад.

Говоря откровенно, Эйдану было чертовски любопытно узнать, что случилось за то время, пока полыхал дом Боунсов на лужайке у озера и пока он лежал на дне ямы, связанный аврорским заклинанием. Потому что он готов был поклясться, что Том находился где-то недалеко, — Эйдан ощущал его близость шестым чувством, хотя подозревал, что тому есть и более материальное объяснение. Например, пресловутый магический контракт, который связывал их через Метку на его левом предплечье — ту самую, что только что жгла кожу огнём, требуя его безотлагательного появления в обозначенной Риддлом точке пространства, и как-то подозрительно медленно «остывала», несмотря на то, что они с Боунсом уже прибыли на место.

Но время для вопросов сейчас явно было неподходящее. Как это ни смешно, Эйдан видел больше шансов узнать о произошедшем от Дамблдора — особенно если учесть, что шибко довольным Том не выглядел, а кто ещё мог привлечь его высочайшее внимание и выманить его на лесные игрища, если охоту на мелкую дичь он считал ниже своего достоинства? И Эйдан что-то сомневался, что старик серьёзно пострадал в этой стычке. Ну, а Том? Выглядел он вполне себе живым и целым. И почти наверняка был раздражён исходом «переговоров» с Дамблдором — с его-то максимализмом. Да, не повезло Боунсу. При таком раскладе даже сам Эйдан предпочитал помалкивать и держаться от Риддла подальше. С этим, правда, в данном случае было проблематично: Том выбрал для встречи какую-то задрипанную тесную клетушку без мебели, в которой и развернуться-то было затруднительно. Тем более втроём. Тем более, когда один из троих был Боунсом. Эйдану не верилось, что Риддл выбрал это место, поддавшись ностальгии по прошлому, поэтому логика Тома оставалась для него туманна.

Между тем, брошенное его сиятельным высочеством «приветствие» обдало Эйдана такой отвратительной волной уничижительного превосходства, что в пору было театрально возмутиться. Можно подумать, их высокоблагородие (ха, благородие — как же!) тут три часа скучали-страдали, изнывали от скуки и тоски. И вообще. Он Боунса привёл? Привёл. Так какие ещё к нему вопросы? Но подыхать в какой-то вшивой дыре Эйдан вовсе не собирался, поэтому делиться с Томом своими соображениями не стал.

К тому же, если не считать этого снисходительного тона Его Императорского Величества, пока всё шло нормально. Намного лучше Авады с порога. Или того, что ожидало Эдгара, хотя Эйдан понятия не имел, что это будет. В общем, он просто скользнул к ближайшей стене и постарался слиться с тенями и не отсвечивать. Оправдываться он, разумеется, тоже посчитал излишним и ограничился тем, что проявил необычайную в его ситуации любезность: надавил напоследок Империусом на волю Боунса, чтобы тот не выделывался и выполнил повеление Тома. И снял заклятие. Дальше как-нибудь сами разберутся.

***
К тому моменту, как с него спало блаженное оцепенение подавляющих волю чар, Эдгар обнаружил себя сидящим на полу. Пол был покрыт застарелой гарью, выразительным слоем пыли и осколками стекла. Чуть в стороне валялся полупрогнивший вонючий матрас, который с некоторой натяжкой можно было назвать единственным предметом мебели в этой тесной келье. Матрас Эдгару совсем не нравился, поэтому на полу, наверное, было всё-таки лучше. Хотя какое там «лучше».

Эдгар знал, что умрёт, — и не когда-нибудь, а сегодня, очень скоро, прямо здесь, на этом грязном полу. И этот человек, провозгласивший себя Лордом, не отпустит его легко. Скорее всего, умирать он будет мучительно и долго, давясь собственными криками и кровью. Но никто не услышит его, никто не придёт на помощь. Это конец.

Однако кое-что хорошее тут всё-таки было. Даже Тёмный Лорд не сможет перед смертью причинить ему самую страшную боль, потому что — Эдгар знал это — его дети, его жена, брат и сестра — все они сейчас далеко отсюда, в безопасности. А что до того, что будет с ним, — он знал, на что шёл и во что ввязывался.

И всё-таки теперь, когда смерть уже, казалось, протянула к Эдгару свою костлявую руку, ему отчаянно не хотелось умирать. Но судьба уже решила всё за него, и в этой жизни оставалось совсем немного вещей, на которые он хоть как-то мог повлиять. Однако кое-что он всё же мог. Эдгар мимоходом покосился на Эйвери, с которого окончательно сошла оборотка, и перевёл взгляд на волшебника с ледяным голосом и ледяными глазами.

— Катитесь к дракклам… милорд.

Его учили быть вежливым мальчиком, а вежливые мальчики не разговаривают со старшими сидя, поэтому Эдгар зашевелился, начиная вставать. Может, повезёт. Может, этот айсберг в костюме человека психанёт и убьёт его быстро. Ну, вдруг.

Не повезло. То есть, конечно, это как посмотреть, но счастья мгновенной смерти в жизни Эдгара не случилось.

Первый комментарий Тёмного Лорда прозвучал настолько безобидно и миролюбиво, что это могло показаться неправдоподобным. Пожалуй, самым неприятным в нём было имя Доркас Медоуз, произнесённое таким тоном и в таком контексте, как будто он точно знал, что начальница Департамента катастроф входила в число волшебников, рискнувших дать отпор Пожирателям Смерти. Нехорошо. Однако всерьёз об этом задуматься Эдгар не успел: одно быстрое движение руки Тёмного Лорда — и его резко рвануло в воздух, выбивая твёрдую опору из-под ног, а потом дёрнуло вверх и в сторону, отчего внутренности, ещё не вполне отошедшие от множественных круциатусов Эйвери, едва не подскочили к горлу. Короткий «полёт» закончился так же быстро и грубо, как начался: Эдгара буквально впечатало в тошнотворный старый матрас, из которого тут же взвилось тягостное облако гнили, отчего у него сразу заслезились глаза и запершило в горле. «Приподняло да прихлопнуло», наглядная иллюстрация…

Эдгар закашлялся, краем сознания изумившись тому, что ничего более страшного с ним пока не происходило: даже сеанс легиллименции от Милорда каким-то чудом достался не ему. Эйвери, похоже, основательно впал в немилость. Или Его Темнейшество так обращается со всеми своими сторонниками? Не сказать, чтобы Эдгар испытывал сочувствие к волшебнику, по воле которого перенёс на своей шкуре три круциатуса подряд и в итоге очутился здесь с прямой перспективой попадания в могилу, но смотреть на Эйвери было приятно и страшно одновременно — он основательно спал с лица и побелел как полотно, а от респектабельного самодовольства главы Международного департамента не осталось и следа, как и от его былой словоохотливости. Эйвери вообще заметно сник и стоял, будто воды в рот набрал. Зато его внезапную молчаливость с лихвой компенсировал сам Тёмный Лорд, взявший на себя роль не просто первой скрипки, но единственного непревзойдённого маэстро на сцене событий.

Говорил он много и с удовольствием, явно наслаждаясь возможностью проявить собственное ораторское искусство и сплетая вереницу смыслов в изящное кружево смертельной паутины. Эдгар слушал — ничего другого ему не оставалось. Верить словам этого монстра в человеческой шкуре было просто нелепо. Милорд говорил о защите своих людей — но Эдгар только что видел, как он обращается даже с самыми заслуженными своими союзниками. Он утверждал, что Пожиратели Смерти убивали только авроров — но речь шла лишь об одном конкретном событии, и, даже если в отношении Кровавого Рождества это было правдой (во что Эдгар тоже не верил, потому что побывал на платформе сразу после нападения), то едва ли потому, что приспешники Тёмного Лорда были так аккуратны и разборчивы в своих жертвах.

Однако кое-что в его словах всё же царапнуло по сознанию Эдгара, отдавшись в груди болью мучительных сомнений. Он ведь в самом деле не знал об Ордене почти ничего, кроме нескольких волшебников из его верхушки. Основную исполнительную силу составляли другие, и Эдгар понятия не имел, что это за люди. Сегодня он услышал только одно новое имя — МакКиннон — принадлежавшее, как он предполагал по разговору с Минервой, решительно настроенной, но ещё очень молоденькой девушке. Сколько лет ей было — двадцать? Восемнадцать? Сколько ещё таких детей, не ведающих страха и готовых броситься на амбразуру за правое дело, встало под знамёна Дамблдоровского Ордена? Молодёжь настроена романтично, их проще всего подстегнуть к таинственной и опасной революционной борьбе.

Эдгар пошёл за предложенной ему мыслью и так увлёкся на этом пути, что не сразу осознал значение последовавших слов Милорда. Приходилось признать: с давлением на чувство вины за гибель других, и особенно — наивных детей, втянутых в чужую борьбу — он попал в цель. Одной картины наспех обрисованного мрачного будущего хватило для того, чтобы Эдгар побледнел ещё сильнее, приблизившись цветом лица к Эйвери. Он никак не мог постигнуть всего смысла сказанного. Он останется жив? Возможно ли это вообще? Может быть, он уже умер?

Но нет, ничего не закончилось: он по-прежнему давился пылью, сидя на прогнившем матрасе в грязной клетушке, и лунный свет ничуть не добавлял романтики покрытым слоем пыли осколкам стекла на полу. Жизнь продолжалась. Какая ирония.

— Значит, всё это не ради садистского удовольствия, а исключительно во имя светлого будущего? Я так и понял, — хрипло произнёс Эдгар, едва не сбившись на кашель. Терять ему было особо нечего.

Тёмный Лорд шагнул к нему. Эдгар вскинул голову, но вместо лица увидел только маску — похоже, он был недостоин лицезреть самого Великого и Ужасного во плоти. Ничего, как-нибудь переживёт. Если выживет, конечно.

Когда Милорд затребовал его руку, противиться Эдгар не стал — слишком живо представил, как тот берёт её сам, предварительно отделив от тела. Да и какой смысл лезть в бутылку? Тёмный Лорд получает то, что хочет; секундой раньше, секундой позже — значения не имеет. Правая рука была Эдгару слишком дорога. Помедлив пару мгновений, чтобы не радовать эту тварь чересчур поспешной покорностью, он протянул вперёд левую.

***

Риддл ввалился в его сознание внезапно и мощно, как сход лавины посреди равнины в южных широтах, не удосужившись даже повернуться к нему лицом. Эйдан рефлекторно дёрнулся, уже понимая, что никакая окклюменция не поможет против такого напора, и вообще, что лучше не рыпаться — дешевле отделается. Наверное. Может быть. Но это не точно.

В любом случае, когда Том вылез из его головы, Эйдан почувствовал большое облегчение. Правда, продлилось оно недолго — на смену ему довольно быстро пришло беспокойство. Зачем он вообще это сделал? Проверял? Воспитывал? Самоутверждался? Или ему просто было так удобнее?

На увиденное Том отреагировал на удивление спокойно. То ли не нашёл ничего такого, что ему не понравилось (что сомнительно), то ли с таким пренебрежением относился к ним, букашкам, что на чужое мнение ему было торжественно возложить, то ли решил устроить старому другу сюрприз на сладкое и подать месть холодной… То ли Боунс просто нравился ему больше. Эйдану не очень хотелось гадать, но остановиться было трудно. А самое ужасное, что, наскоро проанализировав собственные ощущения, он пришёл к неутешительному выводу: он испытывал самый настоящий страх — который, будучи вполне рациональным, медленно забирался своими холодными отростками под воротник и липкими щупальцами цеплялся к хребту. И это было одно из самых омерзительных чувств на свете.

У него хватало причин бояться. Бестактно вломившись к нему в сознание, Том достаточно ясно расставил акценты в их общей системе координат. В прошлый раз он бесцеремонно ворвался к нему в дом, нарушая границы личного пространства; в этот раз он зашёл намного дальше, недвусмысленно продемонстрировав, что ничего личного и своего у Эйдана Эйвери не может быть вовсе — потому что Тёмный Лорд волен ходить, куда хочет, и брать всё, что хочет, в любой момент, когда ему заблагорассудится. Твою жену, твой разум, твою жизнь. Просто потому что может.

Когда он отдавал Тому палочку Боунса, Эйдана ощутимо потряхивало. Он не мог отделаться от мысли, что Риддл давно уже всё понял и просто развлекался, играя с ним в кошки-мышки, позволяя дышать и подёргивать крылышками, просто забавы ради. Правдой это было или нет, от таких предположений Эйдана начинало мутить. И даже подкалывать Тома про себя как-то резко расхотелось.

Отредактировано Edgar Bones (2022-04-16 13:07:02)

Кровь отхлынула у Эдгара от лица. Он не мог знать, что задумал его истязатель, и вовсе не рвался узнавать, потому что ни секунды не сомневался, что ему не понравится. Зачем этому чудовищу понадобилась его палочка? Эдгар на миг испугался, что сейчас увидит, как она ломается в руках мага, но с другой стороны — какая теперь разница? Это наверняка далеко не самое страшное, что может и произойдёт с ним в самом что ни на есть ближайшем будущем. Но нет, его волшебная палочка просто исчезла в складках мантии «Милорда». Зато он направил на него свою — на руку, уже освобождённую от лишней ткани одежды, так что ничего не скрывало громоздкого и уродливого узора на его предплечье. Лёгкое движение палочки — и на коже проступила отчётливая и ровная красная линия. Эдгар облизнул вмиг пересохшие губы. Не собирается же он… Ведь нет же?

Затеянный Тёмным Лордом разговор, напоминавший фантасмагорическую версию светской беседы, рассеивал внимание и пока ещё отвлекал Эдгара от того, что происходило в эти секунды с его рукой. Это было больно, но терпимо. Он как зачарованный следил за уверенными движениями палочки, но в то же время вслушивался в жестокие слова, расплавленным воском вливавшиеся ему в уши.

— Она была в восторге. Давно хотела попробовать что-то новое.

Просили сарказм — получите. Говоря откровенно, Эдгар так и не понял, о каком именно выборе его спрашивал Лорд, но на данный момент это была наименьшая из его забот — потому что красная линия на его руке замкнула круг. И вот тогда-то стало больно по-настоящему. Эдгар уже догадывался, что будет дальше, однако он и представить себе не мог всей полноты навалившихся на него ощущений. Естественный инстинктивный импульс заставил его попытаться отдёрнуть руку. Тёмный Лорд его не удерживал, о, нет. Во всяком случае, не физически. Этот человек, если в нём ещё оставалось что-то человеческое, предпочитал иные методы давления, мастерски сочетая истязание плоти с психологическим садизмом.

Приведённый аргумент подействовал, несмотря на то, что Эдгар знал, что сейчас его дети в безопасности. Сейчас — да. А потом? Они будут прятаться вечно? Или их вечно будут охранять? И даже если будут — сможет ли это остановить его? Бледнея ещё больше, Эдгар сжал левую руку в кулак, не замечая, как впился правой в вонючий трухлявый матрас.

Он хотел бы ответить что-то дерзкое и героическое, может быть, рассмеяться или плюнуть этому Лорду в лицо или хотя бы под ноги. Но правда была в том, что такое возможно только в сказках, в которых всегда торжествует добро. В жизни всё совсем не так. В жизни есть смерть — одна, настоящая, необратимая. И в смерти нет никакого достоинства, а в пытках — никакой романтики, только тупая, ослепляющая, лишающая всякой воли к сопротивлению боль. И после трёх круциатусов уже нет никаких сил, чтобы посмеяться над четвёртым.

То, что происходило сейчас, не было круциатусом — зато и длилось это несравненно дольше. Предплечье горело огнём. Стараясь не завыть, Эдгар так сильно стиснул зубы, что скулы ломило, но он не чувствовал этого.

От боли ему казалось, что его живот стал тугим и твёрдым, точно каменным. Эдгар то ли не мог, то ли боялся вдохнуть, и ещё больше — выдохнуть. Но не дышать тоже было невозможно, поэтому он не знал, как ему быть, не находил себе места, метался внутри себя в огне агонии, которую не в его силах было прекратить.

Смотреть на живое мясо, в которое превращалась его рука, видеть, как отчётливо проступают вскрывающиеся под кожей связки сухожилий и мышц, появляющиеся и тут же снова исчезающие в застилающей всё крови, — это был отдельный вид пытки. Эдгару показалось, что это длилось целую вечность. От боли у него белело в глазах, а внутренности сбились в тугой ком, и он сам давно перестал понимать, как ему удаётся столько времени удерживать руку в неподвижности.

Он думал о детях. Перед глазами проплывали клочки прежней, счастливой жизни. Пикник на лужайке у дома — того самого, который сгорел дотла сегодня ночью. Прошлое, ещё мирное Рождество, когда Виктор и Эмбер с радостными писками разворачивали подарки в цветистой бумаге. Веточка сирени, которой маленькая дочь однажды ткнула ему в нос — на, папа, понюхай, как здорово! Первое проявление стихийной магии у Виктора, когда он свалился со спинки дивана и отскочил от пола, словно от батута. Эдгар почувствовал, как его накрывает и уносит этой тёплой волной, но навсегда врезавшийся ему в память холодный голос снова безжалостно вернул его в реальность.

*
Том переключился на Боунса, и это было замечательно, потому что у Эйдана образовалось достаточно свободного времени, чтобы прийти в себя. То, что вытворял Риддл с предплечьем белого, как снег, Эдгара, не вызывало у него особых эмоций. Ну, сдерёт Том у него шмат кожи — ничего страшного, зарастёт. Не руку же он ему отрезал. Другое дело, что Эйдан не мог взять в толк, зачем их прекрасному во всех отношениях Милорду понадобилось это делать. Смысл? Магический контракт от этого никуда не исчезнет. Выходило, что Эдгар прав: всё дело было исключительно в садистском удовольствии. Что ж, чем не аргумент? Причина вполне уважительная.

Когда Том снова вспомнил о его существовании, Эйдан уже успел пинками привести себя в дееспособное состояние, поэтому он и бровью не повёл, когда Риддл указал ему на содержимое его же карманов (которые он теперь, со всей очевидностью, тоже считал своими), — просто достал чёртову настойку бадьяна, подошёл к Эдгару и выдернул пробку. Кровищи вокруг было — залюбуешься, но такие нюансы Эйдана не трогали: ему и самому случалось пытать и даже расчленять людей, а это работа не для брезгливых. Прежде, чем перейти к медицинским процедурам, он ухватил Эдгара за всё ещё сжатую в кулак кисть, чтобы зафиксировать руку.

— Будет больно.

Настойка бадьяна пролилась на кожу, смешиваясь с кровью и, вероятно, выполняя свою функцию — причин сомневаться в этом у Эйдана не было, хотя убедиться пока не позволяло избыточное количество посторонней жидкости. Выполнив свою часть работы, он отступил в сторону, однако Том явно был в ударе и решил превзойти сам себя: когда вырванный кусок плоти Боунса с черепом и змеёй проплыл по воздуху к нему с приветом для Магдалины, смысл всех этих манипуляций обрёл новое измерение. Дивный сувенир для жены проштрафившегося вассала. И намёк тоже неплохой — на то, чья рука может стать следующей.

— Непременно. Благодарю, Милорд, — очень-очень ровно произнёс Эйдан. — Такие извинения она точно примет.

Как будто у Маг есть выбор. Как будто у кого-то из них вообще есть выбор. У него самого, например, не было другого, кроме как взять окровавленный лоскут плоти и спрятать его в карман мантии. В конце концов, её всё равно придётся сжечь, а кожа — это всего лишь кожа. Даже если она человеческая.

*
Эдгар почти ничего не видел перед собой и не сразу понял причину: пот застилал глаза, лил с него градом — странно, потому что ему было холодно. Дышать тоже получалось с трудом, и Эдгар едва ли заметил, как на него смотрел и что делал Эйвери, — до новой вспышки боли, взорвавшейся в его руке, когда Пожиратель вылил на неё целебный раствор. Никакого облегчения Эдгар не ощутил, но постепенно дыхание выровнялось, и зрение прояснилось. Руку он опустил, чтобы не смотреть. Рукав рубашки и мантия, вшивый матрас и даже пол — всё вокруг было мокрым от крови.

— С удовольствием, — выдавил из себя Эдгар. Собственный голос прозвучал слабее и глуше, чем он ожидал. Пришлось поднапрячься, чтобы продолжить. — Как раз хотел сказать, что с вами очень интересно, но мне пора домой. Жена уже заждалась. А если вдобавок опоздаю на службу, начальница меня точно убьёт.

Великодушное разрешение покинуть помещение прозвучало унизительно. Сделал грязную работу — и давай, вали отсюда. Как водится, на самом интересном месте: Эйдану было чертовски любопытно, что Том станет делать с Боунсом дальше. Кроме того, ему бы крайне хотелось обладать информацией по этому поводу, чтобы иметь возможность грамотно распорядиться ею во время неминуемых переговоров с Дамблдором — потому что Келли надо было вытаскивать, живым или мёртвым. Допустим, он пока в руках у этого развесёлого курятника — но среди них точно присутствовали авроры, а если Трэверс попадёт в лапы к Краучу… Эйдан пока ещё видел определённые обстоятельства, которые этому препятствовали, но такими вещами рисковать нельзя. Это, в конце концов, ставило под угрозу его собственную жизнь и благополучие.

Словом, уходить именно сейчас было для Эйдана абсолютно невыгодно, но даже пренебрежительное «ты мне больше не нужен» всё же лучше, чем фатальное «ты мне больше не нужен, Авада Кедавра». Тем не менее, он, возможно, задержался бы ещё немного — как раз для того, чтобы перекинуться с Томом парой слов по поводу Трэверса — но тут Риддл одной короткой фразой отбил у него всякую охоту продолжать разговор.

«Воспользуйся метлой». Что? Эйдан позеленел от злости — метафорически выражаясь, да и в лунном свете таких перемен было бы не разглядеть. Казалось бы, чем Тома могла не устроить аппарация? Этими трущобами брезгуют даже маггловские бомжи, а отследить её невозможно. Но нет: иди, Эйдан, развлекайся. Тебе же совсем не надо спать, чтобы с утра появиться в Министерстве, не вызывая подозрений. И, конечно, это совершенно нормально, когда глава Международного департамента, аристократ и джентльмен из одного из Священных чистокровных родов шарится по какой-то вшивой дыре в поисках не предназначенной для полётов МАГГЛОВСКОЙ метлы. Нет, с тем, чтобы заколдовать её и поднять в воздух, он, разумеется, справится. Но сам факт. Как будто Риддлу мало было того, что он только что по-хозяйски порылся у него в голове, словно у себя в карманах. В карманах он, к слову, покопался тоже — в самом что ни на есть буквальном смысле — и отобрал при этом честно заработанный трофей в виде зачарованных часов Боунса. Эйдан скрежетнул зубами. Это уже переходило всякие границы.

И ведь Том просто глумится над ним. Может быть, ещё проверяет, насколько он внял новым правилам и усвоил границы дозволенного. А попробуй возмутиться — состроит непонимающую рожу и быстренько подведёт какую-нибудь условно разумную теорию, за каким хреном он должен искать метлу в этом соплохвостами забытом клоповнике. Интересно, проверит потом? Может и проверить. Ну, и сволочь же ты, Мой Лорд.

Эйдан всегда гордился своим самообладанием в критические моменты, но сейчас чувствовал, что его резервов терпения может и не хватить, а потому счёл за лучшее не произносить больше ни слова, поклонился (читай: коротко кивнул), развернулся и вышел из тесной клетушки, оставив Тома издеваться над Боунсом, как его отсутствующей душеньке будет угодно. И даже удержался от того, чтобы ударить кулаком об стену подальше по коридору или сцедить сквозь зубы что-нибудь ласковое и приятное по адресу Риддла. Услышит же. Эйдан подозревал, что может услышать. А сейчас он пребывал не в том положении, когда подобные выходки были допустимы.

Метлу он не сразу, но всё-таки нашёл — в чудом не сгоревшем сарае-пристройке, отведя душу на наваленной там рухляди и будто бы случайно громыхнув пустым жестяным ведром. У необходимости убираться отсюда на метле было ровно два плюса: во-первых, Эйдан запомнил это место. Во-вторых, направляя метлу навстречу хлещущему в лицо ветру и взрезая ночное небо, он мог превратить в скорость и выплеснуть всю ту ярость, от которой дрожали сжимавшие древко метлы руки. Потому что в эти минуты он ненавидел Тома — искренне, чистосердечно, от всей души.

*
Даже в его положении, не особенно располагавшем к наблюдениям и вдумчивому анализу, молчаливый уход Эйвери показался Эдгару весьма примечательным. Кажется, у начальника Департамента международного сотрудничества скулы свело от сдерживаемой ярости. Он и промолчал, наверное, именно поэтому: просто рта не смог раскрыть. Любопытно, видел ли это Тёмный Лорд? Эдгар видел — и не был уверен, как ему к этому относиться. Расклад в целом представлялся бы ему довольно забавным, не будь он сам частью этого спектакля. В то же время, Эдгар не мог не подумать о том, что, если он доживёт до утра, назавтра тот же Эйвери может снести ему голову в тёмном переулке как свидетелю своего феерического унижения. А потоптался Милорд по нему знатно и по-своему болезненно.

Сам Эдгар, между тем, испытывал боль совсем иного рода: левая рука у него горела огнём, в ней одновременно щипало, пульсировало, дёргало и жгло. В целом от этой гаммы ощущений ему волей-неволей закрадывались мысли о том, что просто отрубить её целиком было бы не так уж и плохо. Но нет, конечно, нет. Рука, хотя бы и с содранной кожей, рано или поздно заживёт — но точно не отрастёт, если её отрезать.

Фиал с неизвестной субстанцией лёг ему в ладонь. Тёмный Лорд выжидающе смотрел на него. Эдгар прикинул варианты. Можно, конечно, поломаться немного, но толку от этого никакого — всё равно заставит. А, к Гриндевальду. Он залпом влил в себя содержимое фиала. На вкус — ничего страшного, вообще как вода, только маслянистее. То же оборотное зелье, к примеру, гадость куда большая. Никакого моментального эффекта Эдгар тоже не почувствовал. Так что это было? Сыворотка правды? Отрава замедленного действия? Какая-нибудь хитрая дрянь, которая через пятнадцать секунд начнёт выворачивать его наизнанку?

— Что я только что выпил? — как можно более невозмутимо поинтересовался Эдгар. По всем законам жанра, он имел право задать этот вопрос — и, по собственному желанию, сделал это раньше, чем ответил на обращённый к нему. «Секрет госпожи Медоуз», с ума сойти. Практически название любовного романа. К слову, судя по вопросу Тёмного Лорда, с чувством юмора у него было туговато. Никаких иллюзий Эдгар не строил, но это… воодушевляло. Прямо-таки сразу возникло жгучее желание провести для него ликбез. А ведь только что вообще говорить не хотелось.

— Это шутка была такая, милорд, фигура речи. Не убьёт же она меня в самом деле. Она вообще хорошая. Просто суровая очень, чуть что — мечет гром и молнии. Временами мне кажется, что она не совсем человек. Может, у неё в предках был кто-то из Олимпийцев? Ставлю на Зевса.

Тьфу ты, пропасть. Вот теперь Эдгар почувствовал, что его повело. Веритасерум ему до сих пор принимать не доводилось, но он полагал, что действовать зелье должно было примерно так же. Или нет. Откуда ему знать.

Это был не веритасерум. Однако зелье, определённо, обладало ментальным воздействием. У Эдгара возникло очень неприятное чувство, как будто его выталкивает из собственной кожи, и все инстинкты легиллимента, вымуштрованные годами работы с сознанием, моментально напряглись, чтобы дать отпор неведомой силе. Будь он окклюментом, он мог бы просто закрыться непроницаемым экраном, как щитом. Сделать этого Эдгар не мог, но в его распоряжении имелись другие средства.

Почувствовав вторжение, его разум почти автоматически начал воздвигать крепостные стены и выкапывать рвы, прокладывать извилистые тропинки сквозь тернии плутающих и уводящих в сторону мыслей. Эдгар был этому обучен, какое-то время он мог сопротивляться. Как долго, он точно сказать не мог, всё зависело от проникающей силы. Но даже его слова, пожалуй, чересчур многочисленные при его состоянии, выписывали такие же узоры и финты, какие прокладывались сейчас в лабиринте его сознания, бродя вокруг правды, но не позволяя приблизиться к ней вплотную. Эдгар знал, что он должен делать, и знал, как. Отвлекала только боль в руке — звенящая, пульсирующая, дёргающая, мешавшая сосредоточиться в полную силу и вышибить постороннее воздействие из своей головы.

Зелье лишало Эдгара воли к сопротивлению, он чувствовал и понимал это, но старался держаться, хотя очень быстро перестал помнить, зачем это нужно. Одна мысль пока ещё чётко держалась у него в уме: он должен бороться, независимо от того, хочется ему или нет, и это очень важно, даже если он не может вспомнить, почему. Надо, Эдгар. Надо.

«Ничего смертельного»… Слова достигли его сознания с той стороны зеркала, пробились словно из другого мира. Как ни странно, силы говорить у Эдгара ещё оставались — зелье, похоже, обладало свойством развязывать язык.

— Не то чтобы я ставил под сомнение ваши слова, милорд, но, как гласит народная мудрость: что гоблину хорошо, то магглу — верная смерть. Поэтому я поневоле задаюсь вопросом, не имеет ли это зелье специфических побочных эффектов, и, немного зная ваши методы, мой лорд, я склонен полагать, что таковые непременно должны присутствовать, а в их число с высокой долей вероятности входит летальный исход, не для меня, так для кого-нибудь другого. А преждевременные смерти не входят в число моих приоритетов и, если хотите знать, противоречат моим моральным убеждениям.

Эдгар, наконец, заткнулся, но только потому, что горло перехватило спазмом: словесный поток выдался не из коротких, и организм напоминал, что у него сейчас слишком много проблем для упражнений в риторике — ему было больно, хотелось пить и поберечь силы, чтобы справиться с кровопотерей. На собственные зачарованные часы, которые Тёмный Лорд отнял у Эйвери и заботливо пристроил на гнилой матрас рядом с ним, Эдгар взглянул лишь однажды, в самом начале своего выступления — этого было достаточно, чтобы убедиться, что все, кто ему дорог, сейчас в безопасности.

Казавшиеся совсем чёрными глаза мага пронзили его холодным взглядом, и Эдгар некстати подумал, что это странно: зачем ему вообще использовать какое-то зелье, когда Тёмный Лорд, как он слышал, обладает не то что незаурядными, а самыми что ни на есть феноменальными способностями к легиллименции. Не захотел об него мараться? Или чего-то боится?

— Мне кажется, вы переоцениваете мои способности, мой лорд. Видите ли, я совершенно не умею лгать, такой уж у меня недостаток. Поэтому…

Однако продолжить мысль ему было не суждено: обнаружив, что Тёмный Лорд слишком внимательно смотрит мимо него, Эдгар непроизвольно попытался отыскать взглядом столь заинтересовавший его визави объект и мимоходом посмотрел на циферблат лежавших рядом часов. Итан, Амелия, дети — стрелки напряжённо дрожали на отметке «в опасности». Все, кроме Эльзы. Но если бы их нашли, то всех сразу. Но Эль была с детьми и Малышом, а Ми — нет. Какой-то бред, такого вообще не могло быть! Стены ментальной крепости сотряслись, но устояли, когда Эдгар дёрнулся, вскидывая голову и швыряя в лицо собеседнику пронзительный, как копьё, взгляд. Он ни на миг не усомнился в том, что этому садисту лучше всех известно, что происходит, потому что это — его рук дело.

— Что… Что ты задумал? Не тронь их! Они ни в чём перед тобой не виноваты!

Боунс говорил. Он заливался певчей птахой, позабыв об обезображенной конечности, которую еще долго нельзя будет назвать рукой. Бадьян остановил кровотечение, однако процесс заживления займёт дни, а может быть и недели - сложно сказать, да и кому это интересно.
В отличие от личности госпожи Медоуз.
В груди лопнула очередная струна, и Том ощутил как раздражающая волна неизвестности набирает силы где-то вдалеке, готовая вспениться на гребне белым парусом. Что-то произошло сегодня ночью - в этом не было сомнений. Однако, теперь не время гадать и делать ставки - он разберётся с этим позже. Как и с Дамблдором. А пока…
- Вздор, Эдгар, - Риддл демонстративно повел правой рукой, в которой держал палочку, - твои моральные убеждения как ветряной колокольчик: сплошной пустозвон по любому дуновению. Помнится, 41 день назад ты свои нынешние приоритеты предал. - Он выдержал паузу. - А потом сделал это снова, но уже руками других людей. - Новая молчаливая минута повисла в помещении, пока стрелки зачарованных часов продолжали колебаться у той же тревожной отметки. Риддл глубоко втянул ноздрями воздух и, почувствовав как прохлада ночи растекается в по-прежнему скованной груди приятной свежестью, склонился перед обливиатором, глядя в его лицо. - Так кто же из нас двоих чудовище: Я, отдавший приказ уничтожить, или ТЫ, готовый убивать и предавать собственные клятвы верности?
Должно быть, зелье достигло максимального действия: взгляд Боунса стал «стеклянным», а расширившиеся зрачки говорили об успешном воздействии на мозг. Удивительные вещи может создавать природа: в умелых руках даже самый безобидный ее подарок становится эффективным орудием. Должно быть мальчишка и впрямь талантлив: стоит поработать над его навыками - способность мыслить за рамками нынче крайне редка.
- Не тронь их!
Чужой разум всколыхнулся, запустив зеркальное эхо тревоги по всем закоулкам сознания волшебника. Пролистанные Томом образы вдруг консолидировались в одну крошечную точку, уступив место неудержимому смерчу из обрывков людских страстей. Тут и там вспыхивали лица светловолосых детей, миловидной Эльзы и не по годам вдумчивой Амелии: одни смеялись, другие куда-то бежали, чей-то голос звучал соборным колоколом в голове Эдгара, обнаженная Эльза склонялась с поцелуем… Рутинный мусор, горы хлама, эмоциональная свалка на пике активности. Все это было до скуки одинаково и до смерти бесполезно.  …как и все твои чаяния, Эдгар.
Невозможность влияния на ситуацию делала положение обливиатора ещё более отчаянным, но Тома мало волновали внутренние переживания Боунса, коль скоро они не были способны дать конкретику в интересующих Риддла вопросах. Сколько бы раз ни мелькнуло лицо Амелии в подкорке ее брата, детали личности Доркас Медоуз едва ли станут понятнее. Зато мельтешение, вызванное чувственным всплеском волшебника, порядком раздражало - оно отнимало драгоценное время, заставляя любоваться на чужие портреты с периферии магистральной цели. Боунс напомнил Тому Эйдана в тот июньский вечер, когда госпожа Эйвери смогла, наконец, закрыть свой рот: жалкого, никчемного и до отвращения слабого. Без единого серьёзного заклинания один из лучших магов его окружения был низвержен тем же оружием, которое по всем постулатам общества, должно делать обладателя сильнее. Вот и этот рыцарь, увенчанный славой благородного мужа, готов отдать и бросить к ногам всех и вся, лишь бы его выводок котят не был утоплен в ведре.
- Парадокс в том, что я не тронул и пальцем твоих родных: это ты идёшь наперекор собственным принципам. Опять.
Левая рука Волдеморта подалась вперёд и холодная кисть неожиданно мягко коснулась лица обливиатора.
- Я не повторяю дважды, Эдгар, но раз уж ты сотрудник Министерства - сделаю скидку на профессиональный дефицит рассудка: что тебе известно о Доркас Медоуз? - костлявые пальцы железной хваткой взяли Боунса за подбородок.