Это длилось уже очень давно. Всё началось много раньше, чем распознал сам Чарльз. Когда-то он не мог, неосознанно запрещал себе думать об этом. Он был женат, нельзя сказать, чтобы несчастливо; у него имелись определённые обязательства, и он честно их придерживался, не помышляя об ином. Во всяком случае, не помышляя всерьёз, потому что зародившиеся некогда симпатии к Фионе Трэверс так и остались не более, чем симпатиями. Или эти заглушённые, задавленные на корню, нереализованные чувства лишь дремали в нём, дожидаясь своего часа? Что же, если так, то он ждал достаточно долго, чтобы заслужить свою награду.

Думать об этом было цинично, но, раз за разом оценивая ситуацию, Чарльз не мог отделаться от мысли, что ему повезло. Винил себя в смерти Дореи, которую не сумел исцелить, переживал неподдельную горечь утраты — и вместе с тем какой-то частью своего естества считал её уход правильным и предопределённым, словно это была предписанная свыше неизбежность, которая так или иначе должна была произойти. Чарльз никогда не верил в судьбу, но если это была не рука Провидения — то что тогда?

Последние несколько месяцев он отчётливее, чем когда-либо, чувствовал переполнявшее его дыхание жизни. Жизнь эта была непростой, полной чужих тёмных тайн и не лишённой своих трудностей и печалей — и всё же залитой ярким целительным светом, излучаемым источником по имени Элоиза. Элли всегда была его маленькой искоркой, но в полную силу она вспыхнула относительно недавно. Чарльз всё ещё привыкал к происходившим между ними переменам — к тому, что можно думать об Элоизе иначе, чем он делал это всю её жизнь от самого рождения, смотреть на неё иначе, иначе говорить с ней и иначе касаться. Это открытие снизошло на него откровением, и единственным, что омрачало этот новый опыт, было понимание, что вечно так продолжаться не может.

Их встречи чем дальше, тем больше приобретали оттенок чего-то запретного, и Чарльза уже не удивляло, что его мать косится на Элоизу так недобро. Конечно: это неприлично, она бывает в этом доме слишком часто, она слишком молода, не прошло и года, как он похоронил жену, она овдовела при странных обстоятельствах… С этими аргументами становилось всё труднее спорить, а больше всего Чарльза напрягало то, что он не мог вспомнить, в какой момент вообще начал воспринимать их как аргументы и перестал отмахиваться от них скопом, как от роя назойливых мух. Очевидно, это произошло тогда же, когда Элоиза не просто перестала быть для него милым ребёнком, но и превратилась в привлекательную молодую женщину; более того — когда он, наконец, действительно осознал её желанной. Хрупкий бутон раскрылся, доверчиво потянул свои лепестки ему навстречу, и Чарльз не мог больше противостоять этому наивному обаянию. Однако несмотря на то, что между ними ещё не успело произойти ничего необратимого, он отлично понимал, чем грозит им обоим избранный путь. Лет двадцать назад это его, возможно, остановило бы. Теперь всё не так. Теперь он свободен — и слишком уверен в себе, чтобы спасовать перед давлением чужого мнения.

Когда вслед за стуком тяжёлого кольца на входной двери перед Чарльзом материализуется эльф, за окном сгущается тьма и уныло, по-февральски завывает ветер. Домовик начинает торопливо лопотать, но достаточно одного тревожно прозвучавшего «мисс Элоиза» — именно так её зовёт Тинкер — чтобы Чарльз отбросил стопку писем и в несколько широких шагов добрался до холла. Там его первой встречает Меропа: шишуга крутится у ног, от неё веет холодом улицы — снаружи свежо. Потом Чарльз видит Элли. Она без мантии, в лёгких туфлях, рыжие волосы растрепались на ветру — явно выбежала из дома впопыхах, в порыве эмоций. Она выглядит взволнованной и замёрзшей так, что посинели губы, но прежде, чем Чарльз успевает о чём-либо спросить, выпаливает его имя — и вот она уже всхлипывает у него на груди, сбивчиво рассказывая о своём горе. Он обнимает её, дрожащую то ли от холода, то ли от долго сдерживаемых эмоций, прижимает к себе, гладит по спине.

— Тише, Элли, не волнуйся, просто подыши. Здесь тебе ничего не угрожает, в этом доме никто и никогда не будет на тебя кричать, — Чарльз проводит рукой по волосам Элоизы, спохватывается — при больной голове даже самые ласковые прикосновения к ней редко бывают приятны — и смещает руку ниже, поглаживает выступающие, по-девичьи острые лопатки. Он понимает, почему вспылил Мэлекай, и знает, что им предстоит непростой разговор. Чего он не понимает, так это как можно и зачем было нужно доводить это хрупкое создание до такого состояния. Чарльз чуть отстраняется, бережно берёт Элоизу за плечи и смотрит на неё.

— Ты прошла вот так всё расстояние от самого дома? — неудивительно, что она такая холодная, — лишь бы не простудилась. — Сейчас всё расскажешь, — это не требование и даже не просьба — скорее, обещание, выражение готовности выслушать. — Идём.

Чарльз ведёт Элли в гостиную, усаживает её поближе к камину, в мягкое кресло с высокой спинкой, сам снимает с неё туфли и заворачивает ноги в пушистый тёплый плед. Шишуга, разумеется, вертится рядом, оставляя на паркете мокрые следы, которые быстро и без лишних вопросов устраняет домовик. Хороший эльф.

— Тинкер, зелья! — командует Чарльз, растирая ладонями окоченевшие пальчики Элоизы, пытаясь восстановить в них ток крови. Слуга исчезает, но вскоре появляется снова с большим саквояжем. Чарльзу не нужно много времени, чтобы выбрать необходимое и развести по нескольку капель в фарфоровой чашке с подогретой магией водой.

— Вот, выпей, — он протягивает чашку Элоизе. — Это поможет согреться и снять боль.

А ещё успокоиться, если повезёт. Сам Чарльз вполне спокоен: не сказать, чтобы он ждал этого, — но знал, что нечто подобное может произойти. Правда, случиться это должно было много позже и не совсем так — он надеялся, по меньшей мере, что семейный скандал не обрушится на Элли, когда она будет одна. Как Мэлекай мог узнать? Чарльз придвигает второе кресло почти вплотную к первому, садится рядом и берёт Элоизу за руку.

— Твои родители знают, что ты здесь?

Из дому её в таком виде точно бы не выгнали — значит, сбежала сама в пылу ссоры. Бедная девочка, такое испытание для маленького эмпата. Интересно, как скоро им ждать гостей?

В тёплой гостиной Элли понемногу оттаивает, и постепенно ей становится лучше — может быть, недостаточно быстро, но чересчур резкие перемены никому не идут на пользу. Её дыхание уже более размеренно, и дрожит она с каждой секундой всё меньше — Чарльз чувствует это, потому что прикасается к ней едва ли не беспрерывно, то поправляя одеяло в ногах, то передавая чашку с раствором зелий, то просто и открыто беря Элли за руку. Меропа тоже успокаивается, сворачивается калачиком у ног хозяйки, согреваясь в идущем от камина тепле.

Целебный раствор Элоиза выпивает без вопросов, как и всегда, — Чарльз лечит её уже не первый раз, и, несмотря на не самый приятный вкус, она знает, что ничего плохого он ей не предложит. Элли улыбается ему, хотя её глаза всё ещё хранят следы слёз, и Чарльза одновременно накрывают нежность и беспокойство за неё, глухое негодование на не сумевшего сдержать эмоции и тем самым доведшего дочь до вынужденного бегства Мэлекая и укол вины, потому что, не подпусти он сам Элоизу так близко, и ей не пришлось бы сейчас переживать столько неприятных минут. Он осознавал, разумеется, что так или иначе скандала не миновать, однако ещё только собирался поговорить об этом с Элли, спросить, готова ли она действительно довериться ему и пойти наперекор семье. И он, конечно же, должен был сам обсудить всё с Мэлекаем и Фионой, чтобы, насколько это возможно, смягчить удар — главным образом, для Элли. Кто бы мог подумать, что всё случится так скоро? Выходит, Элоизу он всё-таки подвёл.

Чарльз всегда плохо умел извиняться. Он предпочитает действовать: слова в подобных случаях кажутся ему бессмысленными, они ничего не могут починить или исправить.

— Не волнуйся, ты не сделала ничего плохого, — он мягким скользящим движением касается щеки Элли у кромки медных волос. — Домой тебя никто не отправит, сейчас вам с Меропой надо хорошенько согреться и отдохнуть. С твоим отцом я поговорю сам.
Только бы Мэлекаю хватило ума не заявиться сюда прямо сейчас.

Волноваться Элли, конечно, не перестаёт. Её речь всё ещё окрашена обертонами избыточного эмоционального возбуждения, а тонкие пальчики впиваются в его руку с такой силой, что у хрупкой волшебницы есть все шансы оставить ему на память об этом вечере вполне реальные, хотя и недолговечные, следы. Чарльз не обращает на это внимания.

— Они просто считают, что знают, что для тебя лучше. Ничего, Элли. Поначалу будет нелегко, но со временем они привыкнут, — обещает он. Хотел бы он сказать, что родители Элоизы всё поймут, но такой уверенности у Чарльза нет. Легко ли принять, что твоя родная дочь выбрала себе в объекты любви твоего же лучшего друга, которому ты всю жизнь так доверял, а тот и рад стараться? Не говоря уже о том, что Элоизе он годится в отцы…

— Мы со всем справимся, — снова обещает Чарльз. Элли надо услышать эти слова, нащупать хоть какой-то надёжный островок посреди внезапно вскипевшего океана страстей. Во всяком случае, ему так кажется, ведь она прибежала к нему по снегу и стуже в поисках защиты и поддержки, и было бы преступлением с его стороны не дать ей того, в чём она так нуждается и чего заслуживает.

Меропа снова начинает ворочаться, вскидывает голову. Очень скоро причина беспокойства шишуги становится ясна и Чарльзу: сверху к ним спускаются напряжённые, встревоженные шаги матери. Как некстати. Он на мгновение стискивает зубы, предчувствуя очередную нудную сцену, — и хорошо, если не на глазах у Элоизы. Впрочем, может быть, мать торопится не к ним?

Увы, не проходит и минуты, как её строгий силуэт появляется на пороге гостиной. Матильда за считанные мгновения оценивает обстановку, её взгляд становится холоднее арктических льдов, губы поджаты, вытянуты в тонкую ниточку. Чарльз давно уже не в том возрасте, чтобы нарочно действовать матери на нервы, и всё же смутная догадка, всколыхнувшись внутри, заставляет его особенно неспешно улыбнуться Элоизе и коснуться губами её волос повыше виска в простом успокаивающем обещании — всё будет хорошо.

— Мисс Трэверс, какой неожиданный визит, — суховато приветствует Элли мать, и дракклы её разберут, какие глубины сарказма скрыты под толщей северных вод её самообладания. Чарльз поднимается ей навстречу.
— Мама. Элоиза сегодня переночует у нас. Она сильно замёрзла, и ей нужен покой, — конец фразы он произносит с нажимом, глядя матери в глаза. Любителей громких скандалов здесь нет, но обстоятельно поговорить им придётся — у Чарльза теперь тоже назрели к ней вопросы. Хорошо бы прояснить всё не здесь и не сейчас, но один разговор он уже попытался отложить — и вот что из этого вышло. Чарльз тратит секунду на то, чтобы обернуться на Элли и взглядом попросить у неё прощения за сцену, которая может — должна последовать. Потом он снова поворачивается к матери.
— Это ты? — прямолинейно спрашивает он. — Ты рассказала им?
Ответ читается в её глазах. Матильда не говорит «да», но она далека от того, чтобы что-то скрывать исключительно ради сохранения иллюзии «нормальных» отношений. К тому же, она в ярости.
— Ты сам не понимаешь, что творишь.
— Напротив, я всё прекрасно понимаю. Например, что ты никак не можешь смириться с моим решением, потому что оно идёт вразрез с твоей волей.
— Дело вовсе не в этом. Ты ещё одумаешься, но будет уже поздно.
— Позволь мне разобраться с этим самому.
Это примерно то же самое, что «не лезь в мою жизнь» или «это не твоё дело», только в более вежливой, дипломатичной форме. Матильда понимает — главным образом, что продолжать этот разговор сейчас бессмысленно. В эти мгновения она шведка до мозга костей — сдержанная, несгибаемая, рациональная. Она бросает взгляд сыну через плечо.
— Ты навлекаешь позор на две семьи разом, Чарльз.
Элоизу она, значит, не винит. Хорошо.
— До этого не дойдёт. Я всё улажу.
— Каким образом, позволь поинтересоваться?
Чарльз медлит с ответом совсем недолго, слова с самого начала крутятся на языке, и смущает его только одно — Элли здесь, у него за спиной.
— Мы с Элоизой поженимся, — всё же заявляет он за двоих.
Мать в ответ долго давит на него тяжёлым, практически неподъёмным взглядом, затем молча разворачивается и, ни слова не говоря, выходит из комнаты. Чарльзу известно: это худшее, что она могла сделать. Пусть. Он возвращается к Элоизе, заключает её маленькие ладошки в свои и опускается на колени у её кресла.
— Прости, ты заслужила, чтобы всё было иначе.

Отредактировано Aedan Avery (2021-12-09 17:27:18)

Кратковременное появление матери всё меняет: вызванная всплеском эмоций сумятица утихает, скрытые за пеленой тумана перспективы обретают ясные очертания, бушующий океан страстей отчасти успокаивается, и за ним отчётливо проступает суша. Сама того не желая, Матильда ускоряет все эти процессы и расставляет всё по местам, раскладывает по полочкам, как будто её нордическая рассудительность распространилась на всю комнату и вручила Чарльзу потерянные поводья от стремительно несущейся к обрыву упряжки.

С формальной точки зрения, всё очень просто. Достаточно одного шага, чтобы решить все внешние проблемы, упорядочить ворвавшийся в их жизни хаос, уничтожить основания для досужих пересудов и почву для скандалов, придав отношениям законный характер. На деле всё несколько сложнее. Мэлекай и Фиона не смирятся с этим браком ещё долго; Элоиза, вероятно, не получит родительского благословения. Хочется верить, что хотя бы родной брат её поддержит, — не годится, чтобы она чувствовала себя противостоящей целому миру. А ведь есть ещё Бенедикт и мать, и тут всё не менее глухо. Слава Мерлину, сыновнее разрешение Чарльзу не требуется, а сам он уже достаточно взрослый мальчик, чтобы не бояться раздосадовать мать. Но дальше идут все остальные — те, кто начнут шептаться у них за спиной о «недостойной» разнице в возрасте. Чарльзу на них плевать, но он не хочет, чтобы с ними сталкивалась Элли. И что если однажды она начнёт прислушиваться к этим голосам и поймёт, что ей нужен кто-то помоложе?

Чарльз хмурится и гонит от себя эти мысли. Он знает Элоизу с рождения, между ними особая связь, которую не так-то просто разорвать, — а он приложит все усилия, чтобы ей никогда не захотелось сделать это самой. И потом, разве он не видит, как сияют её глаза, когда он идёт к ней навстречу, как она смотрит на него? Чем бы ни были вызваны эти реакции, чувства Элоизы — настоящие. И его — тоже.

Элли сейчас вся, как есть, перед ним — покрасневшая, испуганная, виноватая и радостная одновременно. Постоянно за что-то извиняется, как будто чувствует себя навязчивой или неуместной, боится поверить в своё счастье. А ведь он так и не спросил её! Самоуверенный кретин.

— Но ты хочешь этого? — уточняет Чарльз после долгой вереницы уверений Элли в том, что он не должен делать для неё чересчур многого. — Элоиза Трэверс, ты выйдешь за меня?

Поцелуй, доверительный и заветный, отвечает на его вопросы лучше всяких слов. Это не может быть игрой, и ошибкой тоже не может. Чарльз приподнимается навстречу Элоизе, бережно зарывается пальцами в медь её волос. Если это не хорошо и не правильно, то что вообще может называться такими словами? Когда Чарльз снова смотрит на Элли, на её усыпанное веснушками лицо, он невольно улыбается, и даже груз предстоящих трудностей не давит на него.

— Я делаю это не только для тебя, но и для себя. Для нас, — он хочет поскорее обнять Элоизу и прижать её к себе, однако некоторые слова всё же обязаны быть сказанными. — Не ради спасения репутации наших семей, а потому что люблю тебя, Элли, всегда любил и всегда буду.

Выносить это всё-таки становится свыше его сил: Чарльз поднимается на ноги, аккуратно обхватывает Элоизу и берёт на руки. Им не нужно идти далеко — всего лишь до софы, на которой можно с комфортом устроиться уже вдвоём. Чарльз садится, оставляя Элли полулежать у него на руках, острее, чем когда-либо, ощущая ответственность за её дальнейшую судьбу.

— Не переживай из-за моей матери, она тебя не осуждает. Все её претензии адресованы исключительно мне, — он говорит об этом с лёгкой усмешкой, чтобы убедить Элоизу, что ей не в чем себя упрекнуть. — Когда она увидит, что у нас всё хорошо, то изменит своё мнение.

Другой вопрос, что, чтобы убедиться в этом, матери может потребоваться немало времени. Упрямство — это у них семейное. Но всё это мелочи, если Матильда не будет досаждать Элоизе, а для этого мать слишком благородна. Она скорее выберет тактику уничтожительного игнора по отношению к нему самому — что, опять-таки, можно пережить. Чарльз мягко гладит рыжие волосы, и с каждой секундой верит в это всё сильнее.

— Элли, милая, я так давно скрывал от самого себя свои чувства к тебе из-за того, что был обязан следовать данным ранее обязательствам, что продолжать отказываться от них и дальше было бы преступлением по отношению к самому себе. Я обещал беречь и защищать тебя, ещё когда ты родилась, и я буду счастлив, если ты позволишь мне делать это и впредь уже как твоему законному супругу.

Потому что если она согласна, всё остальное неважно.

Элли согласна. Её ответ не удивляет Чарльза, он знал его заранее. Но ведь он должен был спросить, перекрыть её избыточно острые негативные эмоции от скандала дома другими, не менее яркими, но уже положительными. Он обещал беречь и поддерживать Элли, когда она только рождалась у него на руках, и своё обещание он выполнит настолько, насколько это вообще возможно.

Чарльз улыбается Элоизе и снова целует её в губы, он слишком долго этого ждал, чтобы теперь оставаться сдержанным, но он в состоянии себя контролировать. Для эмпата его девочка пережила сегодня уже слишком много потрясений, он не может воспользоваться её эмоциональным состоянием и дать волю всем своим желаниям. Они шли к этому так долго, что ещё несколько дней, недель или даже месяцев не станут непосильной ношей. Во всяком случае, так думает Чарльз сейчас, глядя в усыпанное веснушками личико с полными губками и лучистыми глазами. Ему нравится, когда Элоиза смотрит на него так — восхищённо, восторженно, как будто он для неё дороже всего мира. Она уже давно не ребёнок и даже не подросток, за спиной у неё неудачный брак и потеря малыша, но Элли всё ещё сохраняет эту удивительную способность — любить горячо и беззаветно. Когда она так доверчиво тянется к нему, он чувствует себя непоколебимым: он сильнее всех на свете, он может всё, выдержит что угодно.

Пока Элли щебечет о том, что мечтала стать его женой и будет очень стараться никогда и ни в чём его не подвести, Чарльз тихонько баюкает её, словно маленького ребёнка. Такая искренняя, наивная, прямодушная — она и есть ребёнок, несмотря на свои двадцать семь лет и груз прошлого за хрупкими плечиками. Поэтому так недовольна мать: она знает, каким влиянием он обладает на Элли с самого её рождения, и считает, что Чарльз нарочно воспользовался её детской любовью. Следует признать: учитывая, как всё сложилось, у Элли не было шансов противостоять. Но он никогда не пытался привязать её к себе нарочно. Уж точно не с расчётом на будущее. Матильда может думать по этому поводу, что хочет. Плевать. Элли счастлива быть рядом с ним, и она по-настоящему ему дорога. И пусть только кто-нибудь попробует помешать их счастью — Чарльз не задумываясь порвёт любого. Это его жизнь.

— Обязательно будет, — подтверждает он, хотя и не знает, как выглядит «самая счастливая семья» в фантазиях Элли. Зато Чарльз знает, что ей есть, с чем сравнивать, и он точно будет для неё лучшим мужем, чем Дамиан. Главное благополучно преодолеть первый период турбулентности, пока всё не утрясётся. Мэлекай сейчас, наверное, вне себя. Элли тоже явно вспомнила об этом, если решилась робко попросить его не спешить с объявлением об их намерениях. С её отцом Чарльзу всё равно придётся поговорить в самом ближайшем времени, и сделать это лучше один на один, без Элли; как много сказать Мэлекаю, он решит ближе к делу, посмотрит по настрою давнего друга. Друга ли до сих пор?

— Это хорошая мысль, — сдержанно соглашается Чарльз. — Не беспокойся, я не буду тебя торопить, — и он бережно и ласково целует Элли в висок.

Должно быть, ей страшно оттого, что всё вдруг завертелось так быстро. Это как в детстве, когда очень сильно чего-то хочешь и ждёшь целую вечность, а стоит заветной цели внезапно очутиться у тебя под носом, и ты отдёргиваешь руку, боясь коснуться и спугнуть долгожданное счастье. Чарльз понимает, ему и самому ни к чему чрезмерная поспешность. Дорея умерла чуть больше года назад, и он предпочёл бы, чтобы объявление о новой помолвке не цеплялось за едва завершившийся траур.

Смущает его только одно: какое-то время Элоизе придётся жить с ним под одной крышей без убедительного приличного обоснования, рано или поздно это вызовет кривотолки. Впрочем, косточки им обоим в свете перемоют в любом случае. Придётся убедить Элли в необходимости временного затворничества, чтобы защитить её от этой грязи.

…Бен? Взгляд Чарльза тускнеет при упоминании о сыне. И как только этот засранец сумел прокрасться в их маленькую идиллию и, ещё не объявившись во плоти, уже заранее огорчить Элли?

— Бен обязательно разозлится, — прохладно подтверждает Чарльз. Взаимопонимания с сыном у них нет, но он знает Бенедикта. С его характером, Элли рискует попасть под раздачу просто потому, что слишком сблизилась с Чарльзом, а на него Поттер-младший точно спустит всех собак своего оскорблённого самолюбия. Да, с Беном будет сложно. С ним всегда сложно.

— Давай не будем пока об этом, — предлагает Чарльз. — Мы с тобой вместе, сейчас это главное.
Он касается губ Элоизы лёгким поверхностным поцелуем и, следуя новым вопросам, оглядывает её одежду. Придётся срочно прикупить хотя бы пару нарядов и тёплую мантию на первое время — не идти же к Трэверсам за вещами Элли. Хотя Келли мог бы кое-что прихватить для сестры. Однако ещё вопрос, как всё это воспримет он сам.

— Гоблины на редкость дотошны в таких вещах. Сомневаюсь, что тебя пустят в хранилище без ключа. Но тебе не нужно ни о чём беспокоиться, я обо всём позабочусь.
Чарльз невольно улыбается уголками губ, когда Элли, уже совсем тёплая и сонная, жмётся к нему.
— Ты уже совсем засыпаешь. Идём, подыщем тебе ночную рубашку.

Вопреки собственным словам, куда-то идти собирается только сам Чарльз: он поднимается с софы, не выпуская Элли из объятий, и несёт её в спальню на руках. В гостевую спальню, так пока будет правильнее.

К тому моменту, как они вместе добираются до гостевой спальни, Элли уже почти дремлет у него на руках и совсем тихонько сопит, уткнувшись носом в шею — зелья всё-таки действуют, и противостоять им нелегко, да и не нужно. Поэтому Чарльз опускает Элли на кровать, но в этот момент она начинает тереть глаза и, зевая, садится снова. Возражения тут вряд ли уместны, душ — идея хорошая.

Прежде чем скрыться за дверью, Элли просит его присмотреть за Меропой. Шишуга и правда несколько сбита с толку — обходит комнату дозором, тщательно всё обнюхивает и даже пробует на зуб круглую деревянную ручку комода.

— Ай-яй-яй, — говорит ей Чарльз, и Меропа смотрит на него смышлёным взглядом слегка нашкодившего, но всё ещё очаровательного создания, на которое ни в коем случае нельзя сердиться, и на всякий случай виновато поджимает уши.

— Знаешь, она чем-то похожа на тебя, — покачав головой и усмехнувшись, сообщает Элли Чарльз. — Я за ней присмотрю, не волнуйся. Только не засни в ванной.

К тому моменту, как она скрывается за дверью, Меропа успевает облюбовать кресло и крутится перед ним, переминаясь с лапы на лапу, бросает вопросительные взгляды то на приглянувшийся ей предмет мебели, то на Чарльза.

— Ладно, валяй, — разрешает он, и шишуга с коротким радостным тявком запрыгивает в кресло, устраивается на дорогой обивке. — Хороший у тебя вкус, — хмыкает Чарльз, бросает взгляд на дверь ванной и уходит. По пути он мимоходом касается мохнатой головы Меропы, взъерошивая ей шерсть, и она провожает его взглядом со своего нового ложа.

Уже у себя в комнате Чарльз первым делом выбирает в шкафу свежую рубашку и зовёт эльфа, чтобы отнёс её в гостевую спальню и аккуратно проследил за тем, чтобы Элли не заснула, лёжа в ванной. После этого Чарльз и сам отправляется в душ. Он управляется уж точно быстрее нежданно заявившейся гостьи и, подумав, просто на всякий случай достаёт ту самую мазь. Привычными движениями нанося субстанцию на левое предплечье, Чарльз думает об Элли. Тинкер ещё не вернулся к нему с отчётом, и это означает, что она ещё не спит. Придёт сюда к нему? Не факт: она и правда утомилась, а тёплая ванна в совокупности с зельями должна успокаивать и вызывать сонливость. И всё же та малышка Элли, которую он знает вот уже сколько лет, прибежала бы к нему, если бы могла — хотя бы для того, чтобы пожелать спокойной ночи. Сейчас такая возможность у неё есть — потому Чарльз и втирает в кожу мазь, наблюдая, как приметный узор на предплечье сначала тускнеет, а после исчезает совсем.

Поглядывая на часы из-под сдвинутых бровей, он берёт с комода стопку писем, которые прихватил сюда из кабинета — чуть раньше вечером он отложил их как не требующие срочного ответа, — садится с ними в кресло и начинает просматривать одно за другим. Некоторое время спустя снаружи раздаются настороженные, тихие шажочки. Чарльз улыбается про себя и откладывает письма в сторону в тот же миг, когда слышит стук в дверь.

Элли и Меропа проскальзывают в комнату и дружно берутся за изучение новой территории. В его рубашке Элли выглядит возмутительно, непозволительно сексуально, но Чарльз не показывает вида: прямо сейчас ей об этом знать необязательно. Когда она, покрутившись перед ним, спрашивает, идёт ли ей, он честно отвечает:

— Ужасно.

Рубашка длинная для неё, прикрывает бёдра, но всё равно выглядит вызывающе — и вместе с тем привлекательно. К тому же, Чарльз готов поклясться, что никакой другой одежды под белой тканью нет, и это тоже правильно и неправильно одновременно. И ещё эти рассыпавшиеся по плечам чуть влажные локоны. Он привык смотреть на Элли, помнит её и маленькой хрупкой девчушкой с тоненькими ручками, и вытянувшейся, как цветочек навстречу солнцу, похорошевшей юной волшебницей. Но сейчас, когда он позволил себе думать об Элли по-новому, невозмутимое созерцание даётся ему сложнее. И вот, наконец, простой и прямолинейный вопрос.

Безжалостная ты кокетка, Элли. Наивность — самый опасный вид женского коварства. Чарльз медленно кивает.

— Хорошо, оставайся, — он подходит к Элоизе, внимательно смотрит на неё и целует, как ребёнка, в лоб. — Ложись. Мне нужно прочесть ещё пару писем, я буду рядом.

Потом он ждёт, пока Элли уляжется, и заботливо укрывает её одеялом. Меропа с любопытством озирается, явно подумывая запрыгнуть в постель следом за хозяйкой.

— Не на кровать! — строго предостерегает Чарльз. Он обводит собственную комнату взглядом, но подходящего места для шишуги здесь нет, и он зовёт Тинкера. Через пару минут Меропа вновь устраивается в уже знакомом ей кресле из гостевой спальни, перенесённом сюда домовиком.

Чарльз приглушает свет и возвращается к письмам, под свет одинокой лампы. Читаются они с трудом: Чарльз больше думает об Элли, которая лежит у него в постели, сначала ворочается, потом успокаивается, затихает и, кажется, погружается в сон. Сколько раз он сидел так у её кровати, когда она болела? Теперь всё иначе. Уже почти.

Наконец, с горем пополам справившись с письмами, Чарльз переодевается и ложится тоже — осторожно, чтобы не разбудить Элли. Она лежит на боку к нему спиной, и Чарльз обнимает её одной рукой, так что между их телами остаётся лишь несколько миллиметров ткани. И ты правда думал, что это будет легко?

— Спокойной ночи, девочка, — шепчет Чарльз, тихонько целует Элли в волосы и закрывает глаза. Но заснуть ему удаётся далеко не сразу.

Утром Чарльз просыпается, когда Элли осторожно выбирается из его объятий, открывает дверь и выскальзывает в коридор вместе с Меропой. Шишуге нужно на улицу, это понятно. Хуже то, что сквозь ошмётки разрушающегося сна Чарльз слышит в коридоре и другие шаги — матери. И Элли только что вышла из его спальни в одной рубашке… «Лучше» и быть не может. Но нет худа без добра — к вечеру они остаются в доме вдвоём: мать уезжает, не попрощавшись. Хорошего тут мало, но свои плюсы всё же имеются. Например, они все избавлены от неловких сцен и нелепых разговоров — не нужно тратить время зря, да и Элли меньше поводов для волнения.

Причин для беспокойства у неё и без того более, чем достаточно, поэтому Чарльз ничего не говорит Элли, когда отправляется вместо клиники к её родителям. Разговор с Мэлекаем складывается тяжело — он, говоря по чести, не складывается вовсе. Раны слишком свежи, темпераменты — слишком горячи. Договориться с первого раза им не удаётся. В итоге Чарльзу приходится просто поставить Трэверса перед фактом: Элли остаётся у него, и с родственниками ей пока лучше не видеться. Не касается это только её брата, но Келли при разговоре не присутствует. Не факт, что он рад, но с ним должно быть проще, чем с Мэлекаем. Возвращаясь вечером, Чарльз не рассказывает Элли о том, где побывал за день, — не хочет её расстраивать. Её отец их здесь не побеспокоит, и пока этого достаточно.

Да, начало их совместной жизни складывается не идеально, если принимать во внимание реакцию ближайших родственников, — зато у них всё хорошо, и чем сильнее сгущаются вокруг тучи осуждения, тем крепче становится их привязанность друг к другу.

Неизбежное случается уже через пару дней: ближе к вечеру Чарльзу приходится отправиться на срочный вызов — его помощь, как это нередко бывает, потребовалась одному из пожирателей смерти. Длинный день превращается в почти бесконечный. Наконец, сделав всё, что было в его силах, Чарльз с помощью магии очищает одежду от крови и возвращается домой. Элли встречает его, счастливая и сияющая, и он искренне жалеет о том, что не может сразу улыбнуться ей в полную силу. Ему надо в душ — смыть с себя эту грязь и того, другого Чарльза, о существовании которого Элли даже не догадывается. Увы, в этот день всё идёт наперекосяк.

Выходя из душа в комнату в одном полотенце, потому что халат куда-то запропастился, Чарльз испытывает лёгкое недовольство самим собой — ему стоило быть внимательнее и позаботиться о наличии мази в ванной раньше — но не беспокоится всерьёз: Элли сейчас на кухне или в столовой, ей наверняка есть, чем заняться. Чарльз уже заметил, как она старается быть идеальной хозяйкой, а такой важный момент, как ужин, ни в коем случае нельзя пустить на самотёк.

И вот, пожалуйста.

Элли застыла напротив в обнимку с его халатом и смотрит на его руку с ужасом в глазах, словно увидела ядовитую змею. Впрочем, именно так оно и есть: змея присутствует — вон, вылезает из черепа.

— Тихо, девочка, тихо.
Чарльз делает было шаг ей навстречу, но Элли пятится, и он останавливается. Она напугана, однако пока ещё ничего не успела сделать, и эти мгновения он обязан использовать правильно. Доли секунды, пока она не вышла из шока и не случилось ничего непоправимого. Чарльз вспоминает те моменты, которые связывали их ещё в далёком прошлом — доверительные, счастливые мгновения.

— Ну, чего ты испугалась? — он говорит очень мягко, как когда Элли была совсем малышкой — будто уговаривает её, как в детстве, что болеть совсем не страшно, и плакать не надо, потому что совсем скоро она выздоровеет и сможет снова бегать с Келли по саду. — Не очень красиво, может быть, но ничего страшного тут нет, просто рисунок. Хочешь потрогать?

Да, он беззастенчиво отвлекает её самой примитивной, материальной стороной вопроса, говорит пока только о форме, не о сути. И пусть лучше будет так, пусть Элли помнит потом, что испугалась узора на его руке, а не его самого. Он даже не злится на неё за столь несвоевременное появление, хотя гидра глухого раздражения на миг вскидывает голову где-то глубоко внутри: «Зачем она пришла? Сидела бы на кухне, занималась ужином». Но он сам виноват: знал же, что мазь заканчивается, — надо было сразу взять из комнаты новую баночку, не пришлось бы выходить из ванной, и ничего этого не случилось бы.

Конечно, случилось бы. Когда-нибудь — обязательно. Но позже, много позже. Теперь думать об этом поздно, нужно срочно исправлять ситуацию. И Чарльз не прячет руку от Элли — напротив, отводит в сторону, чтобы ей было видно.
— Она не кусается, не бойся.

Чарльз с самого начала говорит с Элли так, как будто не только для него, но и для пожирателей смерти она давным-давно своя, как будто уверен, что в её системе ценностей они не могут оказаться плохими, поэтому ничего опасаться ей не надо. Он делает это нарочно, отчасти потому, что это правда, хотя Элли пока сама об этом не догадывается, отчасти — сознательно закладывая в неё соответствующую программу. Нечего бояться. Всё хорошо.

Отвлекающий манёвр срабатывает и даёт им обоим секунды, необходимые для того, чтобы ответить для себя на главные вопросы. Чарльз не знает, о чём думает Элоиза, но принципиальный момент для неё один: меняет ли сделанное только что открытие что-то в их отношениях. Для Чарльза ключевой вопрос в другом, но оба ответа тесно переплетаются друг с другом. Готова ли Элли принять эту тайну — и его вместе с его тёмной стороной?

Она не кричит, не бежит в ужасе, хотя и продолжает смотреть на него с растерянностью и испугом. Элли всё ещё здесь, и это уже хороший знак. Чарльз не спешит, не хочет давить на неё. Они ходят по тонкому льду, резкие движения тут неуместны. Не сразу, запинаясь от неуверенности, но Элли всё-таки приближается к нему. Для Чарльза это и ответ, и победа. Она — его. Точка. Моя девочка.

— Конечно, можно. Не бойся, Элли. Тебе нечего бояться.

Пальцы Элли скользят по его коже, повторяя изгибы и очертания Метки. Сначала её движения робки, но постепенно они становятся более раскованными. Она как будто бы не может оторваться от того, что видит, продолжает смотреть, словно зачарованная, — до тех пор, пока не произносит чёткие и ясные слова.

«Ты — Пожиратель Смерти». Это не вопрос, Элли просто высказывает вслух мысль, которую пытается осознать.

— Да, — соглашается Чарльз. — Уже очень давно. В некотором смысле, я сошёлся с ними ещё в школьные годы. Тогда всё было далеко не так масштабно и радикально, но не буду утверждать, будто даже не догадывался, к чему это может привести.

Чарльз не может сказать Элоизе, что считает этот шаг ошибкой. Не считает. Он знает, что это за люди и кем они стали, чувствует, что сохранять нейтралитет скоро не удастся уже никому — а если выбирать сторону, пусть будет так. Зато к нему не придут среди ночи и не спалят его дом. И Элли ничто не будет угрожать, нужно только оставаться осторожными. С Бенедиктом этот паттерн дал сбой: паршивец взял и устроился на службу в Аврорат. Строптивый, как капризный гиппогриф, — а что теперь делать его отцу, который носит Метку на предплечье? Допустим, хорошо: если Чарльз наткнётся на Бена в ходе очередной акции устрашения, тот отделается отеческим подзатыльником — фигурально выражаясь. Но сколько среди Пожирателей Смерти других, опасных колдунов, которые не погнушаются бросить в аврора какой-нибудь быстродействующей темномагической дрянью? В аврора, на месте которого запросто может оказаться его сын, — едва ли кто-то из его «коллег» по Пожирательскому цеху станет миндальничать с противником в пылу схватки. Он не может этого изменить и потому редко позволяет себе об этом думать. Сейчас сдержать эти мысли не выходит, лицо Чарльза мрачнеет.

— Все кого-нибудь мучают, так или иначе, — на фоне прежних слов его голос теперь звучит ожесточённо, он даже сам это слышит и снова берёт интонации под контроль. — Я колдомедик и не одобряю насилие там, где его можно избежать. Но я один из них, Элли. Нельзя быть Пожирателем Смерти только наполовину — и теперь, когда ты знаешь, ты должна чётко это понимать.

Чарльз старается говорить спокойно и ровно, чтобы облегчить Элли восприятие подробностей шокирующей новости, но он не уверен, что сейчас она действительно в состоянии уловить все нюансы. Тем не менее, он старается объяснить ей то, что считает важным, ответить на все её вопросы. Элли должна видеть, что он ей доверяет, — это для начала.

— Принадлежность к ближнему кругу Пожирателей Смерти — это привилегия и бремя одновременно. Метка представляет собой магический контракт, отменить который нельзя. Порой это бывает неудобно, порой — тяжело, но она гарантирует безопасность и доступ к сферам, в которые иначе не пробиться. — Элли, сама того не замечая, в смятении выпускает халат из рук, и Чарльз подходит его поднять. После этого он садится на кровать рядом с ней. — Если хочешь практический пример: наш брак примут в обществе, несмотря на все детали, даже если твои родители и моя мать откажутся нас благословить. Вот увидишь.

Чарльз осторожно обнимает Элли за плечи одной рукой — правой, без Метки.

— Я не хотел торопиться с этим, чтобы не обрушивать на тебя слишком много потрясений сразу. Надеялся, что у меня будет время тебя подготовить. Жаль, что не вышло, — он легонько гладит Элли по плечу и внимательно смотрит на неё. — Хотя, не буду скрывать: я был бы рад сделать так, чтобы ты никогда обо всём этом не узнала. Если бы это было в принципе возможно.

Но шансов отгородить Элли от этой части его жизни не было изначально. Вокруг неё подобралось слишком много Пожирателей Смерти. Рано или поздно она должна была узнать.

Чарльз догадывается, о чём думает Элли: для неё он, выходит, был Пожирателем Смерти всегда, потому что стал им задолго до её рождения, — а она всю свою жизнь об этом даже не подозревала. Необычное открытие. Пожалуй, на месте Элли он и сам бы не знал, как к такому отнестись. Неудивительно, что она так настороженно прислушивается к себе: чтобы во всём разобраться, нужно время. Впрочем, несмотря на потрясение, соображает Элли очень быстро.

Когда она спрашивает о ценностях, Чарльз в первую секунду не понимает, куда она клонит, хотя сам не раз думал о том же. Оказывается, ею движет вполне практический интерес, и это понятно: безукоризненно чистокровные волшебники обычно не рождаются эмпатами. Однако Элли спрашивает не только об этом, и Чарльз, зная её, не может исключать того, что его девочку в самом деле волнуют не только последствия, если её тайна вскроется, но и его отношение к тому, что она не такая идеальная, как хотела бы быть. Маленькая глупышка.

— Пожиратели Смерти — это не только идеология и связи, но и знания. Ты, вероятно, знаешь, что я давно увлекаюсь алхимией. Тёмный Лорд тоже проявляет к ней большой интерес — к ней и таким областям магического искусства, соваться в которые рискнёт не каждый. Так что нам всегда было чем поделиться друг с другом…

И этого более чем достаточно, чтобы не нагружать Элли избыточными подробностями. Есть вещи, о которых ей, всё-таки, лучше не знать, для её же спокойствия и безопасности.

— Что касается чистокровности, всё относительно, Элли, — мягко говорит Чарльз. — И всё познаётся в сравнении. Если взять для примера магглов и магов, способности вторых явно превосходят возможности первых. Твой дар делает тебя особенной, поэтому о нём лучше не распространяться направо и налево, но я не вижу здесь прямого конфликта с идеями чистокровности. Пожиратели Смерти в большинстве своём недолюбливают магглорождённых — и самих магглов, разумеется. А ты, мало того, что принадлежишь к одной из двадцати восьми Священных семей, вдобавок целиком и полностью волшебна.

Чарльз привлекает Элли поближе к себе — теперь уже снова можно: по счастью, его она не боится — и целует её в волосы, рыжие, как закатное солнце.

— К тому же, ты входишь в круг своих, ты ведь со мной и… — «И с Келли», — едва не произносит он, но спохватывается в последний момент и продолжает фразу иначе, — и тебе нечего бояться. Если не афишировать твои способности и не выставлять их напоказ, другие могут закрыть на них глаза, даже если что-то заметят.

Чарльз думает сказать ещё что-нибудь приободряющее и вместе с тем напоминающее об осторожности, но река мыслей Элоизы уже устремилась дальше, а спустя несколько мгновений Элли по-детски порывисто обнимает его, утыкается веснушчатым носом в ключицу и стискивает своими тонкими ручками так крепко, словно боится, что иначе он куда-нибудь исчезнет. Тогда Чарльз обнимает её уже как следует, полноценно, прижимает к себе и гладит по спине, успокаивая.

— Не бойся, Элли, авроры меня не ранят. Я не участвую в боевых операциях: только варю зелья, занимаюсь алхимией и лечу, кого надо. И в Азкабан меня тоже не отправят: я всего лишь делаю свою работу, это само по себе не противозаконно. Кроме того, даже ближайшие соратники Тёмного Лорда, его школьные друзья, не знают обо всём, что нас с ним связывает, а его врагам тем более не с чего подозревать меня в принадлежности к этому закрытому клубу. Так что моя нынешняя позиция максимально удобна и безопасна. К тому же, я очень осторожен. Даже ты ни о чём не догадывалась, пока мы не начали жить вместе.

Чарльз заканчивает фразу с улыбкой, бережно берёт Элли за плечи и чуть отодвигает её от себя — исключительно для того, чтобы посмотреть ей в глаза, когда будет произносить следующие слова.

— Обещаю, со мной ничего не случится. И о тебе я тоже позабочусь.

На этот раз он не ждёт — сам подаётся вперёд и касается её губ поцелуем.

Спонтанность становится для них своего рода жизненным кредо. Чарльз к такому не привык, важные решения он тщательно обдумывает заранее, старается предугадать все возможные подводные камни, обойти потенциальные пороги и водовороты. С Элли такой подход, кажется, не работает: она ворвалась в его жизнь лихим свежим ветром, пульсирующим источником энергии, сдержать который невозможно, да и не нужно, потому что в этом и есть её прелесть. Яркость, непосредственность, внезапность, острота восприятия, порывистость и глубина эмоций — всё это Элли, его маленький веснушчатый ураганчик с сияющим взглядом и детской улыбкой припухлых чувственных губ. Она вся перед ним, и только так и можно её принимать — всю целиком, вместе с этим дыханием хаоса, дающим импульс развитию нового порядка.

Элли смотрит на него с удивлением, для неё всё это внове, она примеряет на себя непривычную для неё систему координат, пытаясь принять её как естественную и нормальную. Это не может быть легко, Чарльз понимает. Он хочет помочь ей, показать другую сторону — но так, чтобы она действительно всё поняла: чтобы приняла эту сторону его жизни, но не увлекалась ею сверх меры.

— Если ты захочешь знать больше, мы ещё поговорим об этом. Позже, — обещает Чарльз, потому что видит — на сегодня Элли достаточно. Кроме того, имеет смысл подумать о том, как гарантировать сохранность чужих тайн. Здесь мало объяснить Элоизе, как важно об этом не распространяться (хотя это тоже необходимо сделать), — нужно нечто более весомое, такое, что убедит остальных Пожирателей Смерти и Милорда в том, что осведомлённость Элоизы никак не угрожает их секретам. Сделать это необходимо, и желательно — максимально быстро, пока ни у кого не возникло претензий. Каким образом всё устроить — это теперь тоже забота Чарльза, но сначала надо разъяснить ситуацию Элоизе. Не сейчас. Все бесчисленные «надо» выходят из головы, стоит только их губам соприкоснуться. Ничего страшного не случится, если они забудут обо всём одну ночь, украдут её для себя. Целую ночь? Разве ты забыл, что собирался подождать хотя бы до объявления помолвки, Чарльз?

Нет, он не забыл. Мысль была хорошей и правильной. Увы и ах: реальность — не идеальная картинка, и он сам тоже не рыцарь в сияющих доспехах, даже если Элли считает иначе. Чарльз не хочет её разочаровывать, но самую страшную правду о нём она только что узнала — и всё же не испугалась слишком сильно, не отвернулась от него. Может быть, Элли просто не успела до конца всё осознать — но будь он проклят, если переложит все решения на эти хрупкие плечики. Она сделала свой выбор, как умела, и Чарльз уж точно не станет её отговаривать, ссылаясь на необходимость обдумать всё, как следует. Это было бы нелепо: она знает его всю свою жизнь, любит его; он тоже хочет, чтобы она была с ним, — а всё остальное пусть катится к праотцам. Он больше не будет ждать.

Элли, тёплая, тоненькая, нежная и уютная в своём домашнем платье, приникает к нему охотно и нетерпеливо, как будто только об этом и мечтала. Она не сомневается, не боится, даже поддразнивает его. Чарльз тянет за тонкий поясок её платья, которое так легко, почти без усилий с его стороны, спадает с плеч, позволяя покрывать поцелуями обнажившуюся кожу. Его вдруг накрывает жаркой волной желания, настолько сильного и необузданного, что от него начинает плыть голова. Чарльз не помнит за собой такого, не узнаёт сам себя. Этот шквал даже немного пугает, пока его не осеняет догадка.

— Элли? Это ты?

Более явной формы вопрос так и не приобретает: Чарльз поддаётся этому цунами, ныряет в него и погружается в залитую солнечным светом пучину. Платье окончательно спадает с тоненькой фигурки Элоизы, подчиняясь движениям его рук, кружевное бельё отправляется следом. Чарльз рывком приподнимает Элли и укладывает её на кровать.

Они больше ничего и никому не должны. Только друг другу.

Когда Элли признаётся, что случайно окатила его волной собственных эмоций, Чарльз только улыбается и вовлекается в новый поцелуй. С этической точки зрения, эмпатические воздействия — вопрос неоднозначный и, вероятно, вмешательство подобного рода пришлось бы Чарльзу по вкусу не всегда. Но сейчас оно к месту, ведь они оба и без того хотят одного и того же. Поэтому этот шквал, такой неожиданный и своевременный, лишь добавляет страсти накала и глубины, а вместе с ними и ощущения новизны, полной поглощённости друг другом. Такого с Чарльзом, несмотря на весь превосходящий жизненный опыт, не случалось никогда. Это манит и опьяняет, и он отпускает себя, позволяет голосу разума отодвинуться на второй план и поддаться бурлящей энергии любви, впервые обретающей плоть.

У него не возникает ни единой мысли о прежнем браке Элоизы или о том, каково ей было с Дамианом. Уж точно не хорошо, и давно пора окончательно перевернуть эту страницу её жизни. Он поможет. Чарльз смотрит на Элли, приподнявшись над ней на вытянутых руках, на её стройное, нежное тело и разметавшееся по подушке огненное море волос.

— Ты такая красивая, — говорит он, прежде чем притянуть Элоизу к себе и прижать так плотно, что захватывает дух. — Больше мы ничего не будем ждать.

Время пришло. Чарльз покрывает поцелуями её шею, скользит губами ниже, по мягкой светлой коже, его ладони ласкают и по-новому изучают тело Элли. Этот раз должен быть особенным, он для них первый и наверняка бесконечно важный для неё. Чарльз хочет, чтобы Элли было хорошо, как никогда, чтобы она ничего не боялась, чтобы их любовь, наконец, обрела полноту без всяких оговорок. Но напор обоюдной страсти, приумноженный эмпатией, столь велик, что нежность прелюдии быстро становится пыткой. Тогда Чарльз следует зову инстинктов и прерывает эту игру. Теперь всё серьёзно, по-настоящему. Они никогда ещё не были так близко, он никогда прежде не чувствовал Элли так полноценно и ярко, чтобы она закрыла для него собой весь мир. В эти минуты Чарльз любит её жадно, беззаветно, неудержимо, отныне она его и только его, навсегда. Как они вообще могли ждать так долго?

Много позже, чуть приглушив, но отнюдь не утолив давний голод взывающих друг к другу тел, они лежат, тесно обнявшись, ещё храня тепло друг друга. Чарльз невольно улыбается, глядя на преобразившееся лицо Элли, поддаётся внутреннему порыву и касается её веснушек невесомыми поцелуями.

— С тобой я чувствую себя счастливым, — с удивлением понимает он. Хотя чему тут удивляться? Он так давно этого хотел, даром, что пытался скрывать это от самого себя.

В эти минуты им слишком хорошо, чтобы нарушать их посторонними прозаическими мыслями о том, что от такой любви иногда случаются дети, а их помолвка ещё даже не объявлена, и родственники настроены против этого союза. Всё это сейчас так мелко, так неважно. Чарльз мягко зарывается пальцами в медь волос Элоизы, прижимается лбом к её лбу.

— Моя маленькая Элли. Я хочу, чтобы ты тоже была счастлива со мной.

Он и сам, возможно, не до конца осознаёт, насколько значительно каждое из произнесённых слов. Потому что счастья своей чудесной Элли Чарльз желает от всей души — но она должна быть с ним и только с ним, именно он и никто другой должен стать источником её счастья и центром её мира. Это непреложное условие, иные варианты не приходят ему в голову вовсе — потому что иначе быть просто не может.

Прижимая к себе Элли, чувствуя тепло её тела и жар её страсти, тесно сплетающихся с его, Чарльз теряет счёт времени. Тонкая грань между ними стирается окончательно, и уже невозможно определить, где теперь чьи чувства и ощущения. Элли больше не та маленькая девочка, которой он давал подслащённые микстуры и читал сказки, когда она болела. В эту ночь она окончательно и бесповоротно становится для Чарльза чем-то большим, она — его женщина, его будущая жена, иначе уже и быть не может. И в то же время, та хрупкая девочка, которую он любил и оберегал всю её жизнь, никуда не исчезла: она всё ещё здесь, и Чарльз по-прежнему испытывает к ней нежность и непреодолимое стремление защищать её от любых жизненных невзгод — только теперь все его чувства, наконец, обрели полноту и завершённость, достигли наивысшей гармонии. Теперь всё правильно, он-то знает, что бы там по этому поводу ни думали другие…

Пока они вместе, Чарльз чувствует Элли, как себя, и не сомневается в её искренности. Ей хорошо с ним, ему хорошо с ней, они счастливы — чего ещё желать? Чарльз ласково поглаживает её светлую кожу, вдыхает аромат волос, целует её смущённую улыбку. Маленькая кокетка — она прекрасно знает, какую жажду он испытывал и как безудержно стремился её утолить. Какое-то время Чарльз ничего не говорит: он смотрит на Элли, улыбается ей и не отпускает от себя. Ему хотелось бы не отпускать её никогда, постоянно держать в поле зрения, прижимать к себе так крепко, чтобы она стала частью него. Может быть, есть такая магия?

— Так бы тебя и съел, — усмехается он и шутливо прикусывает Элли за остренькое плечико. Они так и лежат, обнявшись и словно держась друг за друга, когда Элли, наконец, засыпает, и её дыхание становится совсем тихим. Шквал эмоций постепенно отступает, освобождая путь ночной тишине, но Чарльз погружается в объятья Морфея не сразу — он прислушивается к себе, анализирует. У него нет ощущения, будто он совершил что-то запретное или противоестественное, а своим инстинктам Чарльз привык доверять. Он обожал Элли всю жизнь, но всегда держался в стороне. Теперь это в прошлом, отныне она его, и Чарльз никому её не отдаст. Ни за что. А если кто-то попытается отнять её у него, то здорово об этом пожалеет.

С этой мыслью Чарльз, наконец, погружается в сон. Когда он просыпается, он обнаруживает Элли точно там, где она и должна быть: у него в объятьях. Чарльз мягко, стараясь не разбудить свою девочку раньше времени, целует её в волосы и так же осторожно прижимает к себе, такую тёплую, расслабленную и беззащитную. Они просыпаются вот так, бок о бок, уже не в первый раз, но сегодня они впервые действительно вместе, и это кажется ему удивительно хорошо и правильно. Угораздило же влюбиться на шестом десятке.

Взгляд на настенные часы всё-таки заставляет Чарльза пошевелиться и попытаться тихонько подняться, но дыхание Элли меняется, и она просыпается.

— Доброе утро, — Чарльз улыбается ей, наклоняется, упираясь кулаком в матрас, и целует Элли в губы. — Как спалось?

Всё настолько хорошо, что это кажется подозрительным — примерно до тех пор, пока он не вспоминает о том, как к их совместному проживанию под одной крышей и планируемому браку отнеслись Мэлекай с Фионой и его мать. Пожалуй, достаточно для равновесия. Впрочем, нет: он давно не чувствовал себя таким счастливым и полным жизненных сил, и ничто не властно перевесить эту чашу весов или хотя бы просто сравниться с ней.

— Как ты относишься к завтраку? Если хочешь, можем попросить Тинкера принести всё прямо сюда.

Это на тот случай, если Элли пока слишком лень выбираться из кровати, потому что другие причины значения не имеют: дом сейчас полностью в их распоряжении, и, значит, они оба защищены от неприятных встреч и разговоров с его матерью. В то же время, Чарльз чувствует, как соблазн задержаться в постели с Элоизой подольше растёт с каждой минутой. Хорошо, что пациентов у него не должно быть до самого обеда, но он планировал ещё заглянуть в ателье и справиться там, не готово ли новое платье для Элли. Впрочем, с этим тоже можно подождать: отсутствие одежды ей, как он убедился, очень к лицу.

Держать себя Келли легко. Келли учился этому искусству долго, учился упорно, методично скручивая, заворачивая, застёгивая себя, на пуговицы, крючки, карабины.
И теперь, когда внутри топорщилось и кололось, разрастаясь, неправильное и неподконтрольное, он злился.
И боялся.
Это не было нормально, не было привычно, не было объяснимо.
Да, Келли много чего думал, много чувствовал, и далеко не всегда эмоции его были логичны, — хотя кто вообще говорит о логичности эмоций? — далеко не всегда они поддавались анализу, и всё же они совершенно точно рождались внутри него и проистекали из его собственной личности, его сознания. Они могли быть нежелательны, неправильны, но они были — его.
То, что разрасталось в нём с каждым днём, протягивая требовательные щупальца в разум, ветвясь внутри, не принадлежало ему.
Келли давил непрошенное, однако дело усложнялось тем, что оно удачно выбирало почву, чтоб всунуть очередной усик и выпустить новый росток.
Элоиза ушла жить к Чарльзу.
Келли по-прежнему с трудом принимал это и ощущал объяснимое и необоримое отторжение при мысли о том, что сестра теперь живёт с человеком, почти бывшим отцом для них. С отцом, чёрт возьми, Бена!
Новых колючих нитей в этот клубок эмоций добавляло то, что Келли привык быть для Элоизы покровителем, быть старшим. Предполагая, что однажды она всё-таки выйдет замуж второй раз, он с уверенностью мысленно ставил её мужа рядом с ней, в такое же подчинённое положение.
Конечно, он знал, что сестра уйдёт в другой род, где будет свой глава, возможно даже — главой будет её муж. И всё же, представлялся ему кто-то слабее, кто-то моложе, кто-то даже ниже его в иерархии жизни. Кто-то, кем он сможет с успехом манипулировать, продолжая контролировать жизнь сестры.
То, что Элоиза сошлась с Чарльзом, рушило всё, что касалось её.
Быть Элоизе никем Келли решительно отказывался.
Принимать же решения за женщину, принадлежащую Чарльзу Поттеру...
Впрочем, пока что Элли не принадлежала ему.
Дополнительная мысль, странное, дикое неприятие этих отношений, вползшее откуда-то извне и проросшее в плодородной почве, свербела и кололась, шепча ему, что Чарльз опасен для Элоизы.
В конце концов, он Пожиратель Смерти.
Келли и сам носил маску, но за себя он мог отвечать. Ни за кого другого из собратьев — не мог. Никому из них не доверял он в полной мере, даже Селвину, даже Эйвери, даже Чарльзу.
Никому из них он не готов был доверить свою сестру.
Все они были опасны, все были отчасти ненормальными, все убивали, калечили и совершали подлости.
И Чарльз из них был одним из самых опасных. Он бы сам подтвердил это.
Так как же он, зная себя самого, мог позволить себе... как он мог.
Мысль о том, что эти отношения недопустимы и их необходимо разорвать, пока не стало слишком поздно, пока Элли не забеременела от Поттера или он не сошёл с ума окончательно и не сделал ей предложение, не давала Келли покоя.
Она мучила его, являясь непрошенной, стучась в разум назойливым молоточком в самые неподходящие мгновения.
Она приходила тогда, когда ему некогда было размышлять и анализировать, когда он был занят другим, когда устал, когда засыпал. Приходила и, игнорируя его попытки отмахнуться, гнездилась в середине головы и прокручивалась монотонно, неосознанно, длинной вереницей слов, смысла которых он сам не осознавал.
Элли не должна быть с Чарльзом. Её нужно забрать. Забрать, пока не поздно.
Это может окончиться очень плохо.
Брак с Дамианом окончился катастрофой, между тем Дамиан не был по-настоящему опасен, он был просто самый обыкновенный мудак. Не убийца, не психопат, не преступник.
Эта мысль была назойливой, колючей, но настоящей боли не причиняла, осязаемого беспокойства не рождала, и Келли не придавал ей значения. Пройдёт.
Должно пройти.
В конце концов, это жизнь Элоизы.
Однако этим утром что-то случилось.
Невидимое, едва осязаемое колючее нечто вдруг разбухло и почернело точно впитавшая яд губка и двинулось в наступление.
Наступление это было столь стремительным и воинственным, что Келли очнулся, уже шагая по лесу.
Он даже не мог вспомнить, как одевался. Пил ли он кофе? Газету читал?
Предупредил родителей?
Февральский лес Багровой Лощины оставался мёртв и совершенно безучастен, чтобы весной воскреснуть заново.
Граница с поместьем Поттеров не была резкой, но переход всегда ощущался отчётливо.
Пахло здесь тоньше, к аромату прелой листвы и снега примешивались ноты хвои, смолы и костра, который, должно быть, угас где-то в саду, сожрав остатки палой листвы.
Келли прошёл через этот сад — странно сумрачный, пустой, не похожий на сад Багровой Лощины.
Прошёл и долго стоял у порога, бездумно разглядывая собственное отражение в фацетных стёклах.
Закурил.
Отвернулся от дверей, всмотрелся в глубину меж стволов фруктовых деревьев — в Лощине их почти не было, а здесь так много.
А потом колючее, жёсткое, оплело горло шипастым стеблем, пробралось под левую лопатку, вынуждая обернуться к двери. За дверью стоял эльф, пялясь на Келли глазами-блюдцами, и теперь отступать было уже поздно.
Впрочем, отступать он не был намерен.
Он выбросил сигарету и схватился за ручку, будто уверенный, что дверь не заперта.
Она не была заперта.
- Мне нужна сестра, — бросил Келли эльфу, переступая порог и разматывая шарф дёрганными, нервными движениями.

Отредактировано Benedict Potter (2022-01-12 16:38:31)

Черт.
Появление Чарльза вызывает у него смятение... или некое иное чувство, непривычное, прежде ему не свойственное, похожее на смятение. На растерянность. На досаду. И гнев.
Черт, — зубы Келли плотно, до скрежета, сжимаются, по лицу пробегает судорога. Он не готов к общению с Чарльзом, и то, чёрное, что у него свивает кольца в груди, не даёт подсказок. Забрать Элоизу и все тут. Чарльз опасен.
Разумеется, опасен, и этому он мгновенно выказывает неиллюзорное подтверждение, напрягшись и схватившись за палочку.
Шарф падает на пол из разжавшихся пальцев. Келли ощущает, как расцветают на лице его неровные багровые пятна досады и гнева.
Нужно было подготовиться. Узнать его расписание. Нужно было прийти, когда его нет дома, просто забрать Элли и все, а Чарльзу потом написать письмо. Келли и так не мастак говорить вслух, а в нынешнем своём состоянии вообще навряд ли способен убедительно два слова связать.
— Что случилось?
— Здравствуйте, Чарльз, — сипит Келли безжизненным совершенно голосом, — Я сказал, что мне нужна сестра. Где Элли, — интонации падают, стелются змеями по тёмному паркету, заползают под толстый шерстяной ковёр, который видно отсюда в проёме прохода в гостиную.
Она там? Почему она не выходит?
— Я могу тебе чем-то помочь?
Да что ж такое! Он ведь ясно сказал, что ему нужно.
— Я хочу видеть Элли! — вскидывается Трэверс, тоже хватаясь за палочку, но не поднимая руки.
Багровые пятна на лице мешаются с холодной палевой бледностью. Пальцы, напряжённо стиснувшие рукоять палочки, чуть вздрагивают.
— Где моя сестра, Чарльз? — спрашивает он, наконец плеснув вопросительной интонации, больше, впрочем, похожей на обвинительную, а затем повышает голос, как делает редко.
Очень редко.
Очень.
— Элли! — требовательно восклицает Келли, не снимая пальто, проходит через холл, не вытерев подошв, оставляющих на паркете след талого снега.
Стылый запах мёртвого леса стелется за ним по пятам, увязая в этих лужицах.
Не дойдя пары футов до Чарльза, останавливается, точно напоровшись на невидимую преграду, и ужас на мгновение выкручивает его лёгкие, заставляя вдохнуть судорожно и сипло.
— Что происходит, Чарльз? Как вы можете позволять подобному происходить? Вы же убиваете репутацию моей сестры. Она вдова, вы вдовец, узами брака и даже помолвки вы не связаны... да что это я, вы же взрослый человек и сами прекрасно всё понимаете. Так как же вы... как вы можете. Я забираю Элли, — голос его опять неживой, глаза блестят лихорадочно и решительно, — Забираю прямо сейчас.
Голова идёт кругом. Тёмное нечто внутри у Келли шевелится, перетекая, трансформируется.
Ему уже не нужна сестра, полно, он не за ней шёл. Он не за ней пришёл.
Он заберёт её, разумеется, когда покончит с ним.
Покончит с Чарльзом Поттером.
Огромное и страшное разворачивается у него внутри подобно замедленному, но мощному взрыву.
Рассудок Келли съеживается в отчаянной тщетной попытке отторгнуть навязанную неведомым мысль, чудовищность которой парализует его. В глазах темнеет на пару мгновений, а затем, моргнув, Келли видит, точно чужую, собственную руку с палочкой, занесенной для атаки.

Отредактировано Benedict Potter (2022-02-16 18:25:36)

Келли бледен, растрёпан, неестественно напряжён, глаза горят. Болен; возможно, ранен или находится под заклятием. Чарльзу неизвестно, какой из вариантов верен, и это плохо — неясно, как противодействовать. Впрочем, кое-какие универсальные рецепты на все случаи жизни у него в арсенале имеются. Это касается, в первую очередь, последовательности действий: сначала обездвижить, потом ставить диагноз и уже следом — исправлять неисправности. Что бы ни случилось с Келли, это наверняка обратимо — во всяком случае, на данной стадии. Потому что он в сознании, его речь остаётся осмысленной и связной, а движения — почти нормальными, если не считать некоторой экзальтированной резковатости и дёрганности в мелкой моторике. Это заметно и по лицу — внутренний нездоровый зажим, короткие судороги в лицевых мышцах — будто что-то прорывается изнутри, что-то чужое, инородное, что Келли — или его тело — из последних сил старается сдержать.

Что Чарльзу совсем не нравится, так это голос — бесцветный и тусклый, точно у глиняного голема, только что не дребезжащий, как пустая консервная банка. В нём есть что-то от глухого шипения, выдающего напряжение кобры перед броском, и Чарльз инстинктивно подбирается, готовый отразить любой выпад. Однако лучшая защита — нападение, и к нему он готов тоже. Нужно только дождаться знака, любого прямого или косвенного подтверждения тому, что это решение — правильное.

Тон Келли, тем временем, меняется. Он не просто настаивает на том, что хочет видеть сестру, — он требует. Его бледное лицо расцветает яркими алыми пятнами сжигающих изнутри эмоций, а пальцы правой руки стискивают древко волшебной палочки, пока ещё не поднятой. Келли, которого знает Чарльз, не стал бы вести себя так даже в приступе крайней ажитации, коих за ним до сих пор замечено не было.

— Элли здесь, в столовой, — очень, очень спокойно произносит Чарльз. — Не нужно так нервничать, Элойшес.

Но Келли не слушает: он уже решительно движется вперёд, целеустремлённо, будто в этом заключён весь смысл его существования. И всё же он вдруг останавливается. Обвинения, бурным потоком срывающиеся с его губ и разбивающиеся о полированный мрамор пола, Чарльза не трогают. Келли сам не свой, он сейчас больше похож на Бена — вот кто настоящий мастер сыпать обвинениями. К тому моменту, как Элойшес доходит до заключительного пассажа, уже окончательно ясно: он не в себе, и одними словами его не остановить. Это означает, что для приведения Келли в чувство придётся, как это ни парадоксально, на время лишить его сознания. Никто не посмеет забрать Элли у Чарльза, и её брат — первый, кто должен был это понять.

— Элли, не подходи, — чуть повышая голос, чтобы она точно услышала, велит Чарльз, не сводя взгляда с Элойшеса. Но какое там! Элоиза уже просочилась в холл, словно любопытная лисичка, и теперь делает ровно то, чего ей делать не следует: вклинивается между двумя мужчинами, пытаясь объяснить брату, как он не прав.

— Элли! — это первый раз, когда Чарльз так резко цыкнул на неё, — уж слишком не вовремя она появилась, слишком мешает ему сейчас своим извечным порывом всех защитить и примирить. Само по себе это было бы ещё не так плохо: её вмешательство могло бы сработать, как отвлекающий манёвр. Но Элли внезапно усложняет ситуацию ещё больше, хватая его за руку и едва не повисая на ней.

— Элли, я же просил тебя, — сцеживает Чарльз сквозь зубы, чтобы не дать воли вспышке ярости и раздражения и не скатиться в грубость. — У нас с твоим братом мужской разговор. Отойди.

Он пользуется тем, что Элоиза крепко держится за его руку, и отводит её в сторону, вынуждая тем самым сдвинуться с места и саму Элли. Не лучший манёвр: смещая невесту с линии огня рабочей рукой, Чарльз открывается сам, и тут особенно важно не упустить момент, опередить атаку Келли, которая — он уверен — не заставит себя ждать. Беда в том, что Элоиза вцепилась ему в предплечье, словно боевая шишуга, и Чарльз вынужден резко встряхнуть рукой, чтобы сбросить её хват, рискуя оттолкнуть Элли сильнее, чем ему хотелось бы. Однако выбирать не приходится: она сама не оставила ему других вариантов. Как некстати. И главное — к чему этот сентиментальный балаган? Не думала же она, что он мог бы швырнуть в её брата Авадой прямо у них дома? Ох, Элли.

Отредактировано Charlus Potter (2022-02-20 22:26:01)