На похороны они пришли с Феликсом. Дети, мальчишки Гейнсов и Шарли, остались дома с Грейс. Никто из взрослых не видел смысла таскать детей на церемонию, смерти и ужасов за этот год они все и так насмотрелись, и тем более никто, а в первую очередь сам Людвиг, не желал ворошить чуть-чуть улегшееся чувство потери у Шарлотт. Сейчас, стоя в толпе таких же как они, не совсем причастных, но все же считающих своем долго придти и выказать, если не последнюю честь погибшим, то хотя бы поддержку их родным, совершенно не слыша, что именно красивое и одновременно пустое говорил очередной из ораторов, он словно проживал январские похороны по новой, просто сейчас оно казалось еще более иррациональным и чужим. Еще более злобным, ощерившимся мундирами хитов и авроров, тогда больше несущих церемониальную службу, сейчас вглядывающихся в окружающее пространство с откровенным подозрением. Никто уже не верил в возможность мирной жизни, все ждали очередного нападения, очередной беды. Все, кроме тех, к кому она пришла ночью на пятнадцатое число. Их мир уже рухнул окончательно, в нем ожидания и отрицание сменилось попыткой осмыслить, по возможности примириться и как-то жить дальше. Если получиться, если горе не задушит, не утащит за собой к тему, кого уже не вернуть.
В конце концов вся затянувшаяся, тягомотная церемония подошла к концу, люди начали двигаться, обмениваться мнениями о речи того или иного говорящего, о богатстве или бедности наряда тех или иных из известных им лиц, кто-то еще протискивался вперед, чтобы положить на могилы венок или цветы, а кто-то желал подойти к родственникам.
Они остались стоять, обдумывать каждый свои мысли, покуда редела толпа. Их собственный венок уже лежал погребенный под десятками схожих, а прибавлять слова к океану уже высказанных ни один, ни второй не видели смысла. Они собирались возвращаться домой, поужинать все вместе, а потом возможно даже податься на детские уговоры и поиграть в нечто совершенно не серьезное. Они собирались жить дальше, но уйти так и не получилось.
Редеющая толпа перед ними раскрылась и словно в черной рамке выделила одну единственную фигуру. Милисент Бэгнолд. Один, единственный миг и толпа снова замкнулась, но женская фигура осталась запечатленной, буквально выжженной где-то на сетчатки Людвига. Мужчина резко поменял курс собственного движения, чем не мало озадачил Феликса.
- Один момент, - пообещал он партнеру, но момент растянулся. Милисент, если вообще заметила, что он подошел, то едва ли узнала. Автоматически поблагодарила, пусть даже говорил он совсем не об этом, и снова уставилась в пустоту. Настаивать Людвиг не стал, почти засобирался уходить, но вновь оглянувшись так и остался стоять.
Феликс что-то спросил ему на ухо, а поглощенный собственными мыслями, Людвиг лишь спустя миг осознал, что тот спрашивает, кого из близких потеряла Бэгнолд. Она потеряла Йена, но имя само собой ничего Феликсу не говорило, Йен не фигурировал в отчетах фонда, которые Гейнс иногда просматривал. Йен существовал в иной плоскости, но только сейчас с вопросом Феликса к Людвигу пришла мысль, что пролегать эта плоскость могла куда глубже, чем ему казалось при их редких встречах в фонде.
Мужской взгляд снова скользнул к Милисент, рассеянно пожимающей очередную руку. Конечно, она не спешила бы объявлять на каждом углу, что наконец таки нашла того, единственного. В ее духе было держать такое сокровище в тайне буквально от всех, возможно даже от самой себя, и теперь, когда его вдруг не стало, удар оказался почти не посильным. Оно объясняло бы многое, оно объясняло бы практически все и одну ее в такой момент едва ли было разумно оставлять. Вот только ни дочери, ни сына рядом нигде не виделось. Мы пожинаем, что посеяли, хотя едва ли Милисент думала теми же категориями. Она неслась по жизни вперед, вперед, а жизнь она вот так взяла и остановилась перед самим твоим носом, выбив разом весь дух и силы. Люди в такие моменты становились непредсказуемы, люди совершали то, о чем жалели. Он знал о чем говорил, грехов по его душу собралось предостаточно.
- Извинись за меня перед девочками, - сообщил он Феликсу, а когда партнер начал, что-то говорить, прервал его нетерпеливым жестом руки. Он чувствовал себя виноватым перед Шарли, но за Шарли сегодня присмотрит Грейс, с мальчиками ей будет куда веселее, чем с ним. Они так и не нашли о чем толком говорить и что делать, когда оставались вдвоем. Еще один вечер без нее не сделает ничего не поправимого.
Феликс послушно отступил.
- Я постараюсь быть не очень долго, - смягчив тон, прибавил Людвиг. Мог ли он быть не долго, он правда не знал. Милисент как минимум следовало проводить до дома, а там посмотрим.
Феликс исчез, буквально растворился, а на его месте, чуть позади Людвига возник Галлахер.
- Пошли домой, - сказал он Бэгнолд, когда от женщины ступил прочь очередной, сильно припозднившийся сочувствующий. У него создалось впечатление, что Милисент его толком даже не услышала, но все таки послушалась. Благо дом Бэгнолд был не очень далеко и они вполне могли пройтись, аппарировать с ней в таком состоянии грозило последующим визитом в Мунго. По этому они шли. Шли. Шли. Шли. Раз от раза он принимал попытки разговорить свою спутницу, иногда она его игнорировала, иногда отвечала, порой даже попадая в тему. В какой-то миг ее рука потянулась к нему и он крепко за нее ухватился. Ты не одна, ты точно не одна, Милс.
У крыльца дома Людвиг отослал телохранителя прочь, пообещал тому, что воспользуется каминной сетью. Неугомонное, исполненное подозрительности создание выждало пока они зайдут в дом и только тогда аппарировало.
Милисент избавилась от туфлей, Людвиг расстегнул сюртук.
- Ты когда в последний раз ела? - спросил он у женщины, когда она заговорила о чае.
Чай тоже никуда не денется, но вот жизнь требует и нечто более существенное.
- И в какой стороне у тебя кухня? Я помогу, - или сам приготовлю, мысленно добавил он, надо было лишь выяснить, что в этом доме вообще имелось в наличие.