Чтобы раньше Алиса тридцать минут подряд сидела на одном месте, не шелохнувшись – да в жизни такого не было, но в последние недели – легко. Она уже третий час сидит, подобрав колени, на подоконнике в своей комнате и залипает на снежинки, мягко кружащиеся за окном. В этом году снег выпал поздно, половина декабря прошла, прежде чем земли поместья Флинтов из грязно-коричневого окрасились белым.
Неплохие изменения. Белый цвет – цвет пустоты, начала, этакая tabula rasa, на которой можно писать и рисовать, что захочется. Алисе пока ничего не хочется. Где-то там внутри живёт знание о её всепоглощающем стремлении вернуться к работе. Она это знает, но не чувствует. Там же должно быть и чувство вины – из-за её ошибки погибли люди, не просто какие—то там безликие, о которых порой сообщают в сводках новостей, а её люди, с которыми бок о бок она проработала несколько лет, которые её обучали, прикрывали, помогали, поддерживали. Должна быть вина, но её тоже нет.
Вообще ничего нет, Алиса точно в толстый кокон из ваты заточена, не выпускающий чувств и не впускающий внутрь, и, честно говоря, не особо ей нужно выбираться из него и обращаться прекрасной бабочкой, когда и гусеничкой быть вполне комфортно.
Ещё неделю-другую неусыпной материнской заботы, регулярных визитов Лестрейнджа и лошадиных доз зелий, и она точно останется здесь до конца своих дней. Будет лопать пироги с говядиной, толстеть и залипать на снежинки за окнами. Жалко только есть совсем не хочется.
Чем не жизнь?
Чем-то…
Чем-то что не даёт покоя медленно ворочающимся в голове мыслям, словно они свинцом налиты, тяжёлые, неподъёмные, ленивые детали заржавевшего механизма. Что-то, что время от времени пробивается сквозь наркотическую оглушённость искоркой или двумя. Что-то из-за чего Алиса, таращась за окно пытается понять: в самом ли деле это снежинки такие медленные или это теперь обычная для неё скорость восприятия окружающего мира.
Боги, если все люди ТАК живут, тогда понятно отчего их мир катится в тартарары, и никто с этим ничего поделать не может.
Домовик докладывает о прибытии целителя. Говорит так, словно он под толщей воды. Ну или она так слышит.
Хоть какое-то разнообразие. Лучше бы брат зашёл, даже со надоедливыми рассказами о своём мелком сынишке, который и ходить-то толком не научился, а уже влез на метлу. И сбил кучу драгоценных материных ваз в гостиной, пока наворачивал там десятки кругов. Но и Лестрейндж сойдёт. Лишь бы не мама со своим чайком, пирожком, рассказом как она рада, что Алиса бросила свою дурацкую квартиру в Лондоне и вернулась в отчий дом.
Чтобы не светить болезнью дочери, Флинты попросили сына своего друга по-дружески же посмотреть их дочь и помочь, если сможет. Расстройства ума, знаете ли, не та характеристика, которую чистокровные фамилии стремятся выпускать в свет. Их и без того называют вырожденцами из-за погони за чистотой крови, незачем подтверждать сплетни злых языков. Вовсе не о будущей карьере Алисы они беспокоились, а о своём добром имени.
Увидев Рудольфуса Лестрейнджа впервые, Алиса расхохоталась как безумная. Хотя почему как? И спросила закончил ли мальчик хотя бы школу, а то, поглядите на него, носит гордое звание целителя.
Строго говоря, эта встреча не была первой, конечно, она знала кто он. Знала даже, что он в Мунго работает. Но отношения, где он врач, а она пациент, перечёркивали знакомство и все предыдущее общение. Тем более что Алиса не больна, как ей утверждают все вокруг. Они просто ничего не понимают.
- Нужно уменьшить дозу зелий, - вместо приветствия говорит Алиса, - я от них тупею как... как… - пень, ветка, колода, дерево, - как дерево.

За любым взлётом следует падение.
Можно было бы сказать, её разум взлетел в скорости мышления так высоко, что подобно Икару оказался слишком близко к Солнцу, и оно, в ответ на подобную дерзость опалило смельчаку крылья. Тот упал вниз и разбился. Алиса Флинт не разбилась, она ударилась о поверхность с такой силой, что весь воздух выбило из лёгких, а землю из-под ног, и провалилась глубже. В незримые, невообразимые глубины.
Правда в том, что Алиса не упала, её столкнули.
Этот франтоватый тип, который наведывается раз в несколько дней, Алиса не знает точно сколько, притворяется словно ему не все равно. Как будто она не знает как устроен их мир, как будто она не знает, что всем на самом деле плевать друг на друга несмотря на кажущуюся общность.
И её семья, слишком довольная тем фактом, что их девочка, свободолюбивая, самодостаточная и своевольная, наконец-то нуждается в них.
- Если ты забыл – меня отстранили. Я сейчас даже названия документов не вспомню, не говоря уж об их содержании и формулировках. – Безразличие в тоне Алисы удивляет её саму. Удивило бы, не будь разум волшебницы столь заторможен. А ныне он – словно суперскоростная метла, обвязанная цепями с тяжёлым грузом чемоданов, котомок, котлов, поверх которых усадили толстяка поперёк себя шире, его низзла, жабу и канарейку. Так что теперь это не скоростная метла, а семейная, которая тащится пять миль в час. Пешком и то быстрее.
- Там нет никаких белок, - или она не заметила, - наверное.
А если бы и были – какое ей до них дело? Животные с мозгом размером с половинку грецкого ореха и то быстрее неё соображают.
- Не хочу, - отзывается Алиса, прислоняясь спиной к оконному косяку, лбом к холодному, изукрашенному по краю морозными узорами стеклу. Узор от тепла её кожи тает, расползается и стекает вниз безобразными потёками. Рудольфус отступать и не думает, стоит над душой, выражением на лице и позой выказывая ожидание.
Флинт вздыхает и спускает ноги на пол. Поднимается во весь свой невысокий рост, который не придаёт никакой внушительности обладательнице. Впрочем, о какой внушительности может идти речь, когда она даже не тень себя прежней, но только тень тени.
- Зачем спрашивать, если мой ответ не нужен?
Она покидает комнату, шагает по коридору, по лестнице вниз, мимо широкого портала в гостиную, где на изящном диванчике устроилась её мать в ожидании хороших вестей от Рудольфуса. У входной двери Алиса автоматически вдевает ноги в тёплые сапоги, мол посмотрите на меня, я могу о себе позаботиться сама, но не вспоминает ни о зимней мантии, ни о шарфе или перчатках, выходит в настойчивый декабрьский мороз.
Холод льнёт к ней с лаской любовника, нежного и жестокого одновременно. Алиса от него отмахивается, тряхнув головой. Она идёт по расчищенной от снега дорожке ведущей вокруг особняка, к тому месту куда выходят окна её спальни, хочет убедиться, что никаких белок там нет и в помине.
А вот и есть. Снуют, раскачивая кормушку, распушив рыжеватые хвосты, утаскивают лакомства в свои домики где-то в глубине уснувшего сада. Ладно, Рудольфус, ты победил, но Алиса не не заметила их, ей нет до них дела.
- Ты принёс плохие новости и не хочешь, чтобы они слышали. – Подразумевалось, что это вопрос, но на вопросительную интонацию волшебницы не хватает. – Если собираешься сказать, что мне придётся принимать это зелье до конца моих дней, то лучше давай сразу Аваду в лоб. Я даже не обижусь.

- Я знаю, - отзывается волшебница, только знает ли? – Мне все это говорят.
В первое время Алиса была категорически не согласна с таким положением дел, она рвала и метала от возмущения и злости. Как все они могут быть настолько слепы, глупы и недальновидны, ведь только она одна сможет поймать уродов, которые сотворили это. Которые расставили ловушку, в которую попалась Алиса и невольно заманила своих коллег. Они доверились ей, как и десятки раз до той роковой ночи. Несправедливо, что выжила только она, именно она и ей во что бы то ни стало необходимо справедливость восстановить.
Теперь она даже не знает, чем закончилось дело и закончилось ли оно вообще. Из аврората вестей нет, никто не приходит навестить её, никто не написал даже записки на фиолетовом клочке бумаги.
Наверняка стараниями родителей и целителя, чтобы не дай Мерлин, никто не потревожил покой Алисы. Нерушимый такой, тяжёлый, могильный покой.
- Ни слова не поняла из того, что ты сейчас сказал, - а ведь он вроде не обряд экзорцизма на латыни проводил и говорил наверняка по-английски. Алиса отрывает взгляд от пухлых белок, смотрит сначала на предложенную пачку сигарет, затем на Рудольфуса и морщится.
- Не хочу, - прямо слоган последних недель её жизни. На улицу не хочу, есть не хочу, из постели вылезать не хочу, разговаривать с кем-то – тоже не хочу. Список пополнился ещё и курением. Неплохо было бы позлить мать, вот только Алисе уже двадцать пять и ей не требуется ничьё разрешение.
Странная штука болезнь: болен кто-то один, а страдают от этого больше всего окружающие. Положение Алисы не сахар, но она хотя бы не чувствует снедающего беспокойства за близкого человека.
- В деликатности тебе не откажешь, Лестрейндж. Валить вину в моем состоянии на меня же. – Она отступает на шаг, меньше всего из списка Флинт хочется, чтобы к ней прикасались. Не важно кто и зачем. Пусть не лепят на неё своё липовое сочувствие и участие. Пусть не напоминают лишний раз о жизни, текущей в них и недоступной ей.
- Может проблема в легилиментах Департамента, которые копошились в моих мозгах во время следствия и что-то там повредили. Или в тебе, ты ведь тем же занимался. Или в твоих зельях, от которых я по утрам голову от подушки оторвать не могу и по часу пытаюсь собственное имя вспомнить. Я не то что подойти, я даже доползти к этой двери не могу.
Вокруг все белое, кроме рыжих пятнышек белок, скачущих по веткам, дыхание обоих волшебников обращается паром, значит сейчас зима, значит Алисе должно быть холодно. Но ей не холодно, она даже это почувствовать не может.
Понятно становится стремление некоторых людей себя ранить, чтобы пробить скорлупу безэмоциональности и осознать, что они живы, чтобы почувствовать хоть что-нибудь, пусть даже боль.
Алисе просто нужен воздух. Вдохнуть полной грудью, до головокружения, до кашля, может быть это внесёт хотя бы минимальную ясность в её голове своей кристальной звенящей чистотой. В зимнем саду морозного воздуха достаточно, но ясности нет.
- А я не хочу остаток жизни провести взаперти. Здесь или в больнице. Не в силах понять кто я и где нахожусь. – Чем такое – правда лучше умереть, покончить разом с мучениями. – Я уже предложила тебе отличное решение: нужно избавиться от зелий. Они не помогают и, как по мне, делают только хуже.

Отредактировано Alice Longbottom (2021-10-08 17:00:28)