Она поднимается на ноги, — нет, она вскакивает со стула, — и почти выбегает из комнаты, в которой на время, — разумеется, краткое, — воцаряется тишина, и в этой тишине отчётливо слышно сухое металлическое тиканье больших зачарованных часов на каменной полке.
Бен сидит неподвижно на отодвинутом стуле и смотрит на скатерть, но не видит её, не видит ничего, охваченный огнём, который постепенно начинает становиться бледным и мёртвым. Чувство вины, ударив в лицо, откатывается прочь, затем вновь возвращается — когда Бен поднимает глаза на Макса, — и снова опадает.
Ему, кажется, хотелось бы вернуть бурю, но волны вины делают свое дело, остужая гнев и обиду. Яростные горячие чувства застывают нелепыми выкрученными языками: неживое пламя, тяжёлый стылый свинец.
— Макс, — голос его почти не слышен, полустертый, серый.
Нужно уйти. Ничего здесь уже не исправить. Он видел, каким взглядом отец проводил Элли, сбежавшую в кухню от чрезмерных эмоций Бена.
В кои веки Бен позволил себе говорить о том, что чувствует, что видит, о чем думает... и что он получил? Элли сбежала. Отец сейчас выдаст очередную отповедь, и станет снова ясно, что ни черта он не понял, да и не пытался. Станет ясно, что ему это не нужно.
А что ему нужно на самом деле, Бену тоже уже ясно. Глупо было пытаться как-то изменить положение дел. Глупо было верить, будто он им важен, небезразличен, будто они... да что они могли сделать? Их отвратительный, противоестественный союз разрушил все, что ещё оставалось целым на руинах того, что так и не стало "семьёй Поттер".
В новой, которую они вместе будут строить здесь, для Бена места не предусмотрено.
Нужно уйти, — думает Бен, опирается ладонью на стол, собираясь встать, но голос отца останавливает его.
Действительно, отповедь. Разве он мог забыть?
— Я тебя выслушал. Теперь ты выслушаешь меня.
Отец говорит с ним, как с проштрафившимся мальчишкой, и это могло бы даже его унизить, могло ожечь скулы хлестким ударом, ведь Макс всему этому стал свидетелем, — да что там, отец не влепил Бену затрещину потому только, что он слишком далеко сидит, а перегибаясь через стол, у Чарльза уже не получится быть таким ледяным, строгим и безупречным.
Но Бен не чувствует унижения. Макс знает его. Макс знает его гораздо лучше отца и был на его стороне, был рядом, поддерживал гораздо чаще, чем отец. О чем разговор, отец никогда этого не делал. И не пытался. И даже будучи рядом он всегда был где-то в другом месте.
Что ж, теперь Максу пришлось увидеть воочию то, о чем прежде он только слышал, да и то обычно вскользь. Возможно, Бен ошибся, приводя его сегодня сюда... да нет, точно ошибся. Теперь уже за Максом решение — принять и вот это, принять Бена Поттера уже совсем целиком, или все же от него отвернуться, или сделать шаг назад. Слишком близко к нему стоять — то ещё удовольствие, Бен знает об этом иногда. К сожалению, знает слишком недолго.
— ...небезразличен нам обоим, что бы ты сам ни думал по этому поводу.
М, да.
— Мы хотели показать тебе, идиоту, что ты не остался один в целом свете, что у тебя есть семья. Что мы можем быть семьёй.
Поразительно. Вот Бен слышит, кажется, то, ради чего пришёл. То, о чем говорил Келли. И как это сказано?
Кажется, таким тоном предлагают на службе повышение неугодному, подразумевая добровольное увольнение или превращение жизни в ад на выбор. Чарльзу снова врут весы, хотя, наверное, нет. Наверное, слова звучат именно так, как ему нужно. Так, чтобы у Бена не осталось никаких иллюзий относительно своего места в этом доме. Разумеется, выгонять его не станут: этот альянс уже вызвал достаточно слухов и кривотолков в обществе, многие представители чистокровной знати осуждали Чарльза, ничего здесь не было неожиданного. Если он ещё вышвырнет собственного сына, наследника, все лишь усугубится. Самому Чарльзу может быть и безразличны все эти бури в стакане с чистокровными тараканами — хотя вряд ли, уж как он беспокоился о том, чтоб оказаться поближе к сакральным двадцати восьми, — но Элоизе несладко придётся, а она принимает близко к сердцу такие штуки.
Так что выгонять Бена никто не будет. Его место принадлежит ему. Строго определённое место старшего сына, который "небезразличен" двоим, нашедшим себе кого-то получше. Получше него. Получше его матери, которая умерла меньше года назад. Эта утрата была невыносима, но мог ли он догадываться, что она нанесёт ему ещё один удар?
Стой здесь, Бенедикт, молчи, либо говори о погоде. Либо убирайся вон, идиот, ты снова все испортил.
— Но оставь в покое прах своей матери и никогда — ты слышишь? никогда! — не вмешивай в это Элоизу. Потому что я готов спустить тебе многое, но если ты доведёшь её до слёз, пеняй на себя.
Бен вскидывает наконец взгляд на отца, — сухой и остро блестящий. Это он должен оставить в покое прах своей матери?
Чтобы топтаться по нему, оскверняя память о ней, мог только ее муж, который, похоже, решил вовсю наслаждаться свободой, подаренной ему вдовством.
Бен никогда не стал бы сознательно причинять боль Элли, но прямо сейчас на пару мгновений в нем вздыбливается решимость сделать это. Довести её до слёз, — там уже недолго, это будет легко, — и посмотреть, в чем же ему придётся "пенять на себя".
Что эти двое с ним делают? Им наплевать на него, на его чувства, отчего же он так легко вспыхивает, с такой трескучей болью горит, сталкиваясь с ними? Зачем это все?
— А сейчас, будь так любезен, возьми себя в руки и веди себя, как мужчина.
Да-да. Встань в тот угол, молчи, или говори о погоде. И не дай тебе мерлин вообразить, будто ты можешь говорить о том, что думаешь и чувствуешь. О том, что у тебя уже есть семья, что ты не один в целом свете. О том, что в этой семье тебя принимают таким, какой ты есть, и ныть не приходится, потому что там ты обычно счастлив. А что до выносить самого себя...
Мама ведь говорила, что Бен похож на отца, и это правда, это снова правда. В собственном счастье и собственной жизни он глух к тем, кто его окружает, если поправки не вносит любовь к ним. Выносить самого себя Бену так же тяжело, как выносить отца.
Что ж, возможно, это говорит о том, что и отцу с самим собой нелегко приходится.
Стоит ли его пожалеть? Проявить невиданное — сочувствие к тому, кто не в состоянии признать, что ему нелегко. Никогда Бен на такое способен не был, а вот Мерри могла бы, она бы оценила. Если им не нужен Бен, а нужен некий "старший сын", чтоб ему побыть семьёй, когда все отвернулись и осудили, не может ли Бен притвориться им?
Он не знает. Не знает, как долго выдержит, прежде чем его вывернет наизнанку.
Кто оценит такой поступок? Кто будет благодарен? Точно не отец.
Но, может быть, стоит попробовать ради Макса, которому на сегодня, пожалуй, достаточно неловкостей и потрясений. Ради Элли и того, что когда-то связывало её с Беном: он не уверен, что связывает до сих пор.
— Папа, — произносит Бен сухо, но без холодности.
Он чувствует, как застывшие внутри него нелепо скрученные языки гневного пламени начинают двигаться, поворачиваются точно огромные зубчатые шестерни с ржавым натужным скрипом.
— Если вы в самом деле хотели показать, что вы моя семья, то вынужден заключить: вышло плохо. Я увидел совсем другое. Но ты не переживай, я не один, у меня есть друзья, — взгляд соскальзывает на Макса и возвращается, — Так что вы с Элли можете не напрягаться, выискивая место для меня в своей идиллии, я в нем не нуждаюсь. Ты понятия не имеешь о том, что связывает нас с ней, кстати. Как и о многом, об очень многом из того, что составляет мою жизнь. Слишком поздно для тебя становиться "моей семьей", папа, но я попробую играть эту роль, чтобы снизить градус общественного осуждения. Ведь вас осуждают. Даже мне известно об этом и, как ни странно, на сей раз я согласен с большинством. Ты мог бы хотя бы год для приличия выдержать траур по маме, она была верна тебе, — вздохнув, он поднимается со стула и, расстегнув пиджак, оборачивается к Максу, — Пожалуйста, извини, ты не должен был всего этого видеть. Я схожу на кухню, помогу Элли. И давайте уже заканчивать этот фарс. Ты ешь пока, говядина великолепна, не сомневаюсь.
Он выходит, бросив на отца быстрый блестящий взгляд через плечо. В коридоре, ведущем в кухню, тихо, мягкий свет, проникающий из столовой, высвечивает лучом танцующие в воздухе пылинки и растворяется охристой взвесью. Бен неосознанно замедляет шаг, проводя кончиками пальцев по стене, затянутой горчичным шелком. Из кухни слышно журчание воды и стук дверцы шкафчика. Теперь на этой кухне будет хозяйкой Элли.
Теперь ничто в этом доме не будет прежним.
Ничто теперь прежним не будет.
Бен входит в кухню, не останавливается в проёме — в два шага преодолевает расстояние до Элли, стоящей к нему спиной.
— Элли, — произносит он мягко, радуясь, что она не видит сейчас всего, что проскальзывает по его лицу ветром: обиды, сожаления, нежности, обреченности, разочарования, досады и безразличия.
Все кончено, Элли, — думает он и не верит в то, что думает, и не верить так больно.
— Извини, Рыж, я не хотел обидеть тебя.
Отредактировано Benedict Potter (2022-01-23 19:16:43)