После лондонского металлически-промозглого воздуха здешний вызывает лёгкое головокружение. Пышный, влажный, сочный, пронизанный ароматом многочисленных цветов и трав, с истерическим радушием встречающих грядущее лето, он осязаем, он облепляет с ног до головы, путается в волосах, в глаза лезет, забивает ноздри сладкой, дурманящей пыльцой, уши - немолчным гулом и стрёкотом сверчков и прочей насекомой жизни. Все здесь о жизни, всё, что так недавно было о смерти.
Всё, не успев проводить маму, бесстыдно распахнуто новой молодости и новой... любви.
Бен разжимает пальцы, судорожно стиснувшиеся на ладони Макса: отчего-то всё беспокоился, что чары не пропустят друга на территорию поместья. Впрочем, что же, паутинка рада сочной мухе, и уже, должно быть, дала сигнал мохнатому чудищу, затаившемуся в доме. Бен встряхивает влажной от пота ладонью, морщится. Медлит, стоя на чисто выметенной дорожке под сенью невысокого изящного клёна, который в осень становился багряным - точно эхо Багровой лощины, капля крови, упавшая с неба. Узкие лучи листьев, грациозный изгиб ветви, клонящейся к дорожке. Бен медлит, но в который раз не находит причины не пойти, которая не отдавала бы трусостью или обидой, которая уберегла бы от встречи в будущем, которая, конечно же, состоится.
Точки над i следует расставлять сразу. Мама так учила.
- Мама, - одними губами произносит Бен, - Если бы ты это видела, ты бы меня поняла. Может быть, ты бы меня простила.
Прощать мама тоже учила. Выходило не очень.
Так выходило, что Бен либо на самом деле, по-настоящему, не был разгневан, обижен или разочарован, а наносное, эмоциональное, сходило, скатывалось точно море в отлив... либо не мог простить.
- Давненько ты здесь не был, приятель, - рисует Бен на лице улыбку, оборачиваясь к Максу.
Удивительно, что тот согласился пойти: это место точно никогда не было к нему благосклонно, не было ласково. Прямых оскорблений он здесь не слышал, но не мог ведь не ощущать, что сакральный дух Поттеров, изнывающих от бессмысленного и беспощадного желания оказаться в рядах избранных, сильных мира сего, смешиваясь с его простецким духом, трансформируется в ядовитые миазмы неприятия.
Жестокого, глубинного, не обоснованного ничем кроме жадности, заносчивости и непомерного самомнения, неприятия.
- Добро пожаловать в поместье Поттеров, - скалится Бен, делая приглашающий жест - широкий, нервный, на грани шутовского, - Впрочем, если ты не против, я пойду впереди.
А то папочку удар хватит.
Не худший исход, не так ли?
Он идёт по дорожкам, напряжённо вслушиваясь в шорох гравия под ногами. Тень искажается, длинная и неестественная, в последних лучах догорающего заката. Сад, замерший в предсумеречной истоме, вскрывает багрянец и золото, как напоминание о далёкой ещё осени. Как напоминание всему, что с таким наслаждением живо, что оно непременно однажды умрёт.
Бен поднимается по ступенькам широкого крыльца легко, едва касаясь пальцами вытертых каменных перил. Остановившись у высоких дверей, чуть раскачивается на каблуках, уставившись в сплетение рам, держащих филенки. Меж бровями залегает морщинка.
Ах да, смотреть надо выше, - бессловно фыркает, поднимая взгляд: папочка существенно выше Бена.
Однако, между ними такая пропасть, что разница теряет значение.
Пропасть, которую футами и дюймами не измерить.
Чары должны были оповестить хозяев о том, что гости прибыли, но двери не спешат открываться.
- Ну что ж... - тянет Бен нейтральным, неживым тоном, и всё ещё влажные пальцы цепко обхватывают головку дверного молотка.
Три отчётливых, жёстких металлических удара встряхивают идиллический стрёкот сада и быстро гаснут в его отрицающем смерть великолепии, истертые в пыль шорохом, шепотом, шелестом.

Отредактировано Benedict Potter (2021-08-17 11:29:43)

Сегодня ночью Элли приснилась лесная тропинка, соединяющая Багровую Лощину и поместье Поттеров. Она бежала по ней и, глядя на кажущиеся невероятно высокими деревья, понимала, что снова маленькая, что бежит впереди шагающего чуть позади Келли, потому что соскучилась по Бену и ей не терпится уже поиграть втроём. Девушка села в постели посреди ночи, но вместо радости ощутила почему-то тревогу. Тревогу, которую уже несколько дней рождал в ней предстоящий ужин. Как и когда они успели свернуть с этой тропинки? Вырасти настолько, что Бен стал аврором, ежедневно рискующим жизнью, а она собирается стать женой Чарльза и хозяйкой этого дома, где совсем недавно Дорея Поттер выносила заигравшимся детям лимонад в сад. Элли прожила в этом доме два месяца, и никогда не ощущала этой странности так остро, так дезориентирующе ярко, как перед встречей с Беном в качестве будущей миссис Поттер. Бен нёс с собой слишком много воспоминаний, с этим образом никак не монтирующихся: детская беготня в залитом солнцем саду (единственном, где малышам Трэверсам можно было беззастенчиво шуметь), посиделки в Хогсмиде, тепло обхваченного ладонями бокала со сливочным пивом, перестук колёс Хогвартс-экспресса,  первый неловкий поцелуй на рождественском приёме (позже она всегда радовалась, что он случился не с ненавистным Дамианом)… Элоиза не думала, что Чарльз знал о нём, но волновалась не поэтому. Бен любил Дорею, и посягательство на её статус, случившееся так скоро, не оставило бы его равнодушным. Наверняка он испытывает тот же дискомфорт, злится. Должен злиться. Если бы что-то случилось с её мамой, а папа быстро собрался жениться, они с Келли показали бы незадачливой претендентке, что мифическое проклятье Багровой Лощины не так страшно, как её обитатели. Но Мэлекай никогда бы так не поступил, потому что был однолюбом и его чувства к Фионе не смогли поколебать ни нюансы её родословной, ни болезнь.

Элли определённо пошла в отца. Её чувства к Чарльзу лишь крепли день ото дня, и, несмотря на природную робость, она готова была сражаться за них, как за самое драгоценное в этом мире сокровище, понимая, что если у неё не останется Чарльза, то не останется ничего, стоящего жизни. Взаимность этих чувств до сих пор казалась волшебной сказкой, слишком прекрасной, чтобы произойти в реальности с ней, странной, веснушчатой, вечно несущей глупости. Заставить отступить от шанса прожить идеальный сценарий своей жизни Элоизу, несмотря на страхи, не могло ничто. Семейные сложности, ужасы войны (лишь подхлёстывающие желание не тратить время попусту), неодобрение общества… Всё казалось преодолимым, тем более, Чарльз, как и следует рыцарю, успевал поймать все «камни» прежде, чем они всерьёз заденут Элли. Но с возможным недовольством Бена так не получится. Она это чувствовала. Это не летящий извне камень, это нечто такое, что разорвётся внутри. Внутри всех них. Элоиза ещё какое-то время сидела, глядя в густой мрак спальни, пытаясь справиться с внезапной вспышкой то ли тревоги, то ли эмпатии… Пока Чарльз, даже сквозь сон словно почувствовавший её настроение, не зашарил рукой по постели. Тогда Элли прижалась к нему и, прислушиваясь к мерному стуку его сердца, провалилась в сон до утра. Грядущим утром её ждало много дел.

- Говядина отменная, Тинкер. Пожалуйста, присмотри за яичными белками – работа кипела в кухне с утра, еды было даже слишком много. Элоиза с ноткой отчаяния провалилась в приготовление любимых вкусностей Бена, словно это как-то могло подсластить пилюлю в целом. Говядина вэллингтон с грибным муссом, салат с овощами и сельдереем, густой наваристый суп из красной чечевицы, лимонный пирог с меренгой… Проводив Чарльза к пациентам, Элли не выходила с кухни, дирижируя целым «оркестром» подготовки: ножами, нарезающими ингредиенты, взбивающим белки венчиком, ложками, перемешивающими суп и салат. Хорошо, что Тинкер, потративший утро на выбор самой идеальной на рынке вырезки, был на подхвате и время от времени давал советы о том, как угодить молодому господину, и какие специи или заправку выбрать. Девушка уходит с кухни всего за час до ужина, когда домой возвращается Чарльз. Наскоро целует мужчину и кидается приводить в порядок уже себя: принять душ, надеть нарядное платье. Она очень боялась выглядеть чересчур празднично и придирчиво перебрала весь гардероб прежде, чем остановилась на салатового цвета платье, расшитом по подолу и лифу полевыми цветами. Небольшими акцентами в наряде были пояс из изумрудного оттенка ленты и такие же вставки в воланах, заменяющих рукава. Стоял май, воздух уже дышал летом, так что Элли решилась обнажить усыпанные веснушками руки – редкая для неё смелость, показывающая нарастание уверенности в новом статусе. Безымянный палец левой руки, конечно, украшало кольцо со сверкающим сапфиром.

Не в силах провести в бездействии даже то короткое время, что переодевался Чарльз, Элоиза бегом (со следующей по пятам Меропой) спустилась в кухню, где эльф доделывал последние приготовления – фруктовую закусочную тарелку:
- Тинкер, всё в порядке? Меренги на пироге не опали? Говядина средней прожарки? Я не передержала? Ай! – забывшись, Элли на автомате сунула руку к ножам, как раз шинкующим яблоки, чтобы разложить их на манер цветочных лепестков. Лезвие ножа прошлось по указательному пальцу правой руки, кровь закапала на дерево разделочной доски и на ближайшие дольки яблок. Элоиза закусила губу, держа руку на весу, чтобы не испачкать платье. «Надо же быть такой дурой» в это мгновение и раздался лёгкий перезвон, сигнализирующий, что кто-то вот-вот пройдёт барьер защитных чар:
- Госпожа, я принесу бадьян – испугано пищит эльф, убирая испачканные кровью дольки яблок:
- Я сама. Поднимись к Чарльзу, скажи, Бен вот-вот будет – наскоро замотав палец салфеткой, Элли открывает шкафчик, в котором стояла аптечка, предназначенная для мелких кухонных травм. Она заливает палец бадьяном и шипит от щиплющей боли, а дверной молоток уже простучал трижды и Меропа оглашает холл звонким лаем. К счастью, глубокий порез быстро превращается всего лишь в красную, чуть припухшую отметину, самое позднее к завтрашнему утру пропадёт и она.

- Бен! – Элли распахивает дверь, улыбающаяся, как всегда беззаботная, словно птичка. Голубые глаза сияют, рыжие волосы падают на спину, перехваченные лишь тонкой косичкой от виска к виску. И хорошо, что Бенедикт не может ощутить, как колотится её сердце и как трудно даётся привычная живость. Тем более, что на пороге оказывается не один Бен. Всматриваясь в лицо второго гостя, Элоиза удивлённо уточняет:
- Макс? – с Брауном они не виделись давно, хотя после истории с Актеоном, у них установились более дружеские отношения. Но всё равно он порой смущал её, да и у Келли популярностью не пользовался. Но сейчас Элли даже рада: может, присутствие лица не из семьи станет своеобразным буфером.
- Проходите. Я скажу эльфу поставить ещё один прибор. Чарльз сейчас спустится, он недавно вернулся с работы. Вы голодны? Я, кажется, немного увлеклась, пока готовила – улыбается девушка, переводя взгляд с одного лица на другое, но не решаясь кинуться на шею Бена с объятиями, как сделала бы раньше. Вместо неё вокруг гостей вьётся, пища от восторга и крутя обоими хвостами, дружелюбная Меропа. Что ж, хотя бы в аппетите Брауна Элоиза никогда не сомневалась.

Отредактировано Eloise Travers (2021-08-17 16:38:39)

— Бен! - дверь открывает Элли.
Распахивает, как никогда не распахивала перед ним двери особняка в Багровой Лощине: там не принято было вот так, резко, беззаботно открываться - и открывать.
Элли никогда не была уместна в Багровой Лощине, хотя Келли всегда как-то странно, загадочно улыбался, если Бену случалось высказаться на сей счёт.
Он замирает, уставившись на неё безо всякого выражения на лице. Отчего он уверен был, что дверь откроет отец? А разве пауки не сами бегут проверять, что за муха угодила к ним в сети? Бен на муху не тянет, но он привёл неплохого кандидата на эту роль...
Едва эта мысль успевает родиться в голове, Бен смаргивает её в изумлении, и желудок его скручивается в отвращении к самому себе.
Неужели он способен так думать? Ведь от мыслей до поступков не так велик путь.
Но в следующее мгновение Бен не думает больше о Максе, и не думает об отце: взгляд его скользит по гладким медным волнам волос Элли, ссыпается по тонким рукам между веснушек к пальцу, на котором горит кольцо, и нет нужды сомневаться или спрашивать, что это за кольцо.
Бен моргает, аршинно-прямой и бледный как простыня, сам себя видит со стороны. Видит, как разворачивается молча на каблуках и уходит. Чтобы никогда, никогда больше не возвращаться сюда.
Келли был не прав. Прийти - не главное, прийти было довольно просто. Вот теперь, здесь, когда распахнута дверь и на пороге стоит Элли, здесь и начинается ужас.
Потому что это больше не Элли.
И никто, кроме Бена, не видит, что это больше не она.
Он не отвечает на её улыбку. Он снова и снова видит, как уходит отсюда, но вместо того, чтобы в самом деле так и поступить, проходит в дом. Он молчит, потому что не знает, что говорить. Делать вид, будто все как раньше, будто она, эта женщина с кольцом на пальце, - все ещё Элли Трэверс, будто она сестра его товарища по играм и та самая девочка, при взгляде на которую он впервые ощутил нечто особенное, будто она - та, с кем случился первый его поцелуй, он не может. Все вокруг могут сколько угодно прикидываться, будто все как раньше, но Бен Поттер никогда не умел врать.
Элли раньше тоже не умела.
Может быть, ему просто казалось.
Она смотрит на него в нерешительности, руки неловко комкают подол платья, которое ей удивительно к лицу, - и на мгновение Бену чудится, что и она вдруг осознала, что ничего и никогда не будет как раньше.
Что они потеряли что-то важное.
Неужели этот мохнатый паук, который "сейчас спустится", стоил того? Неужели стоил?
Значит, я никогда не знал тебя, Элли Трэверс.
Скоро она сделается Элли Поттер... Какая ирония.
Не будет никакой Элли Трэверс. Совсем не будет.
— Здравствуй, Бен, - отвлекает внимание отец, выходя на сцену.
А вот и главный герой, похоже.
Бену вовсе не хочется говорить, но, наверное, пора сказать хоть что-то.
- Добрый вечер, - отзывается он ледяным нейтральным тоном и не закрывает рот, собираясь представить Макса или хотя бы напомнить отцу о том, кто это, но, опередив его, Чарльз сам обращается к гостю.
Ещё и статьи в "Пророке" приплел.
Уйти хочется все сильнее. К чему весь этот фарс, право, всем без исключения будет только лучше, если Бенедикт уйдёт и не вернётся. Отпадёт всякая необходимость вписывать в семью неудобного старшего сына, особенно когда появится удобный младший с удобной юной женой в роли матери.
Наверное, стоит вынести такое предложение. В конце концов, никакого наследства Бену не нужно, он неплохо зарабатывает, а оставаться в этом доме хотя бы на одну ночь больше не намерен. Жениться он не собирается, родословную не испортит, просто молча уйдёт в тень и забудет обо всей этой мерзкой истории.
Но разве он сможет забыть?

Чарльз смотрел на своего единственного сына и понимал, что надежды на более-менее благоприятный исход сегодняшних мирных переговоров, тают словно дым в ночи. Бенедикт пришел в поместье, явно ощущая себя не в своей тарелке - иначе, совершенно точно не стал бы звать с собой школьного друга, присутствие которого старший Поттер обычно терпел только из уважения к сыну. Ледяной тон голоса Бена без единой теплой нотки, стал сейчас той самой нерушимой стеной, об которую разбилось привычное, радостное дружелюбие Элоизы - и если Чарльз был готов к самому худшему раскладу во время ужина, то она явно нет? Но вообще, если вспомнить о недавнем разговоре с Матильдой и хорошенько призадуматься, то во всех своих несчастьях, Бен должен был винить вовсе не Элли, а только лишь своего отца. Алхимик предполагал такой вариант развития событий, но все же надеялся, что сумеет достучаться до сына и объяснить ему, что нет нужды в этом абсолютно дурацком, вечном противостоянии друг против друга. Чарльз никогда не был идеальным отцом, слишком рано подчинив свою жизнь поистине железному деловому расписанию. Ему очень хотелось использовать свой шанс, добившись очень многого и став значимым и успешным человеком, но как известно, за успех порой приходится платить непомерную цену. Ценой для Чарльза стали отношения с сыном, время на исправление которых, было давно и основательно похерено.
И здесь уже было ничего не изменить и не исправить, как не жаль это признавать.

- Конечно иди, я все сделаю в самом лучшем виде, - Чарльз улыбается Элли, желая не только подбодрить ее, но и показать, что все в порядке. В относительном правда, но пока что сойдет и так, а дальше уже будет видно. - Проходите в столовую, надо полагать у Элоизы уже все готово и остались финальные приготовления.

Хорошо знакомая как Бенедикту, так и его другу столовая, встречает их россыпью зажженных свечей в изящных серебряных подсвечниках, стоящих на накрытом для ужина столе. На этом месте вполне уместно вспомнить семейное принятие трапезы, имевшее место быть еще при жизни Дореи, в те незапамятные времена, когда Бен приезжал домой на каникулы. Наверное, именно тогда начала истончаться нить, что крепко должна была связывать Чарльза с его сыном, но он всегда был слишком занят, чтобы в полной мере осознавать последствия этого разлада. У Поттера была его любимая работа, плюс исследования в личной алхимической лаборатории, которые вполне могли бы его когда-нибудь прославить. Естественно, в свете всего этого, совершенно все казалось не слишком важным и значимым.
Да и потом, точно таким же образом со своими детьми обращалась львиная доля аристократов из самых благородных семейств, видимо отдавая дань этакому классическому лондонскому "домострою". Представителям магической элиты совершенно незачем было самим следить за своими отпрысками, потому как для этой роли в любом богатом доме имелся подходящий человек, которому недурно платили за воспитание хозяйских детишек. Родители в подобной ролевой модели отношений выступали как гаранты избежания каких-либо финансовых проблем и вселенская мудрость, уже распланировавшая счастливую взрослую жизнь для своих любимых чад. Все прочее уже было несколько вторично, если не сказать больше?

- Кажется ты рассказывала, но это было давно, так что я несколько подзабыл подробности. Так что в итоге было с этим единорогом? - поинтересовался у Элли Чарльз, желая поддержать начатую ею беседу. Потому как градус дружелюбия за столом стремительно скатывался к нулевой отметке, еще совсем немного и столовая вполне рискует покрыться толстым слоем льда. - Мне в школьные годы не посчастливилось встретить этих прекрасных и гордых созданий.

Прекрасных, гордых, а еще чертовски любопытных, если рассматривать единорогов с точки зрения типичного варвара-зельевара, лишенного каких-либо морально-нравственных принципов. Но при Элоизе лучше подобные темы лишний раз не поднимать, зная как она любит различную живность.

Всё в этом доме принадлежало Чарльзу Поттеру. С самого детства Бенедикт ощущал подспудно явственное и неоспоримое присутствие отца, его воли, в каждой комнате, и каждый предмет хранил отпечаток его власти: возьмёшь в руки и будто видишь, как ложится на него высокая и широкоплечая тень подошедшего со спины. Здесь всё было его, Чарльза. Сам дом приналежал ему, каждый предмет в доме, домовик, и даже мама, и сам Бен. И со всем этим Чарльз мог делать, что ему угодно - как и положено хозяину.
Тонкая связь Бенедикта с мамой, их разговоры и прикосновения иногда казались ему чем-то противозаконным, не дозволенным отцом. Чудилось, они с матерью крадут друг друга у отца, допуская эти минуты ласки или тихих бесед о пустяках, которые для Бена никогда не были пустяками.
Всё здесь принадлежало его отцу, ничего - ему, Бену. Потому так ценил он свою дружбу с Трэверсами, что с самого знакомства понял, что вот это - только его, это то, что принадлежит им - и ему. Отцу на их игры и страшные истории Келли было наплевать, для него это была бессмысленная ерунда. Когда Бен однажды заикнулся насчёт монстров, живущих в Багровой Лощине, отец лишь снисходительно усмехнулся и что-то сказал о богатом воображении сына Мэлекая.
Потом, вместе с Келли забравшись впервые в Хогвартс-экспресс, Бен уехал в школу, где ему стал принадлежать целый мир. Самостоятельно осваиваемые заклинания - принадлежали ему, библиотечные книги - тоже, ему принадлежали здесь дни и ночи, обеды и ужины, факультетские баллы, квиддичные победы и пароль для прохода в гостиную Гриффиндора.
Бен не был собственником, он никогда не стремился обладать всем этим единолично. Ему достаточно было того, что никто не оспоривал его права, ничья тень не ложилась ему на плечи, - и он готов был делиться всем, что внезапно наполнило его жизнь, развернув её точно скатерть и уставив невиданными угощениями. Но центром его мира продолжали оставаться Трэверсы, даже когда он завёл себе новых друзей, и эти друзья даже стали ему не менее близки.
То, что связывало Бена с Трэверсами, принадлежало только им троим, уже давно, безраздельно, и он никогда не хотел впускать в этот тесный кружок кого-то ещё. Не будучи собственником, не склонный к жадности или ревности, Трэверсов Бен ревновал с отчаянной, истинно гриффиндорской страстью. Голову был готов отгрызть Батлфилд, когда она вслед за Келли полезла в ту чёртову чернющую нору, пока он, Бен, колебался. Да и на Макса, признаться, немного обиделся после той истории с дурацким единорогом.
Но всё это была ерунда, ведь стоило ему увидеть глаза и улыбки этих диких рыжих фэйри, и он утверждался в мысли, что его место в этом кругу не займёт никто.
Никогда.
Но Чарльз, верно, не был бы Чарльзом, если бы не отнял у Бенедикта то единственное, что он считал своим с самого детства. Если бы не влез в это тёплое, важное, у самого сердца ревностно хранимое, не распорол всё по швам и не выдернул с треском рвущихся нитей.
— Чарльз, проводи, пожалуйста, мальчиков в столовую, я мигом, - коснувшись руки отца, Элли скрывается в глубине дома.
Бен смотрит ей вслед, едва дыша, проглотив жалкое "я прекрасно знаю, где здесь столовая, я, чёрт возьми, вырос в этом доме, это мой, черт возьми, это же мой дом!"
Смотрит ей вслед, чувствуя, что ему вновь не принадлежит ничего. Чувствуя себя ребёнком, у которого отобрали единственную любимую игрушку. Именно так, ребёнком.
Он уже давно не ребёнок, он не живёт здесь и, признаться, ему наплевать, где здесь столовая. У него целый мир, принадлежащий ему, в который отец не полезет - просто потому, что ему без надобности. Есть работа, которую вполне можно сделать смыслом жизни, и есть прекрасные люди, которые его ценят.
А эта дыра в груди - она зарастёт. Зарубцуется. Однажды и болеть перестанет.
Только бы вырвать это уже окончательно.
Давай, папочка, рви.
Бенедикт опускается на стул напротив Макса, отец садится во главе - справа, Элоиза, болтая о меню, - слева. Говядину Веллингтон Бен по-прежнему любит, но нынче совершенно не чувствует аппетита, взирая на расставленные на столе яства равнодушно и холодно.
— Кажется ты рассказывала, но это было давно, так что я несколько подзабыл подробности, - касается слуха голос отца.
Даже об этом рассказывала? Когда, морганова пропасть, когда она умудрилась и об этом рассказать? Осталось ли между ними что-нибудь личное?
Про поцелуй в оранжерее тоже рассказывала? - думает Бен зло и опускает глаза на скатерть, комкая в пальцах салфетку на коленях.
— Мне в школьные годы не посчастливилось встретить этих прекрасных и гордых созданий.
"Прекрасных и гордых" - Бен морщится, вздыхая, поднимает взгляд, ища глаза Макса.
И, точно взгляд Бена был сигналом, о котором они договаривались с самого начала, Макс спускает стрелу с тетивы.
– Не скрою, я был потрясен узнав о вашей с Элоизой помолвке. У вас ведь такая большая разница в возрасте.
Бен смотрит на него оторопело, широко раскрыв глаза.
Он не ожидал такого от Брауна. Он в самом деле думал, что боль, которую он за собой таскает шипастым хвостом, мучает его одного. В самом деле думал, что Максу вся эта история безразлична, и он поддерживает Бена лишь из вежливости.
Возможно, так и есть, но тогда, заводя этот разговор, Макс проявляет истинно гриффиндорскую смелость.
- Волшебники живут долго, Макс, - нехорошо улыбнулся Бен, не оборачиваясь к отцу и не дожидаясь его реакции, - Особенно хорошо знакомые с алхимией. Так что у моего отца ещё полно времени. Семью-черновик он уже написал и похоронил, теперь можно писать набело, с молодой супругой. Верно я понимаю, папа? - вот теперь он обернулся к отцу, задирая подбородок механически, сдерживая себя от возможного желания немедленно отвести взгляд, - Очень скоро и мне найдётся замена... помоложе. Элли, мы ещё не ждём прибавления?

Отредактировано Benedict Potter (2021-09-05 19:35:00)

Казалось бы, что такого в самом обычном, семейном ужине? По сути дела и своему определению, это скромное домашнее мероприятие должно объединять и как бы пафосно это не звучало, примирять людей, связанных узами родства и каких-либо близких отношений. Сидя за одним столом, не нужно искать дополнительного повода, чтобы обсудить какие-то общие, спорные и не очень темы - как говорится, все средства для этого хороши и имеются в наличии, благо что принятие пищи обычно всегда настраивает людей на какой-то позитив.
Чарльз конечно же не рассчитывал, что всего лишь один ужин в компании сына позволит зарыть топор абсолютно ненужной никому войны. Однако, ему все же хотелось использовать свое право объясниться и быть если не понятным, то хотя бы понятым. Но алхимик, как всегда чрезмерно занятый своей любимой работой, не учел одной важной вещи, которая была неизменна, словно условие добавки какого-то определенного компонента в сложное зелье.
За столом был Бен, с которым вообще редко когда-либо было легко. И если раньше просто и банально поговорить по душам мешало фатальное отсутствие свободного времени, то теперь между отцом и сыном буквально находилась непрошибаемая каменная стена непонимания, высоты которой добавил побег Элоизы из Багровой Лощины. В этом событии тоже было великое множество своих "если", "может быть" и "почему"... вот только сейчас, Чарльз не был уверен, что стоит все это озвучивать...

Первостепенной задачей, было пережить этот ужин и как-то добиться хоть какого-то перемирия. Пусть даже выражение лица Бенедикта наглядно говорило, что отцу незачем рассчитывать на какие-либо уступки с его стороны. А его лучший друг Макс, подключившись к разговору, сразу решил озвучить то, что еще не было сказано вслух, но явно витало где-то в грозовом воздухе столовой.
На фоне всего этого с грохотом провалилась попытка Элли найти более или менее подходящую тему для разговора. И насколько Чарльз знал своего сына, все это были еще только "цветочки" в его исполнении.
- Не настолько большая, - пока что совершенно спокойно ответил Поттер, кивнув Тинкеру, подавшему ему тарелку с великолепно приготовленным первым блюдом. Переводя взгляд своих больших глаз-плошек с хозяина на Бена, эльф испуганно прижимал уши, тоже явно чувствуя повисшее за столом напряжение. - Похвально, что вы так близко к сердцу принимаете наши с Элоизой личные дела, мистер Браун. Мы с ней решили, что в военное время стоит особенно торопиться жить, ведь никто не знает, что может принести завтрашний день.

Все это было сказано абсолютно будничным тоном, словно Макс не швырнул сейчас особо острую шпильку в сторону хозяина поместья, а просто поинтересовался погодой в Суррее. Но после первого предупредительного "залпа" сарказма, Бен тоже решил не остаться в долгу и дать наконец волю своему далеко не радужному настроению. Точно обиженный ребенок, у которого отняли любимую игрушку. И нет бы задуматься, почему все это произошло именно так, а не иначе, или хотя бы попытаться разобраться во всем мирно и без жертв и разрушений - но нет, это было бы слишком просто для настоящего Поттера.
- Нет, неверно. И хуже всего то, что ты предпочитаешь судить абсолютно безапелляционно и уверенно, - все так же спокойно (пока еще спокойно!) ответил своему сыну Чарльз, прекрасно понимая к чему может привести подобная пикировка. Это словно оказаться в эпицентре урагана, который все сметает все на своем пути и чтобы вырваться с наименьшими потерями, придется проявить немалую сообразительность. - Мой союз с твоей матерью никогда не был черновиком и кому как не тебе знать об этом. Я бесконечно ее уважал... но ее больше нет, а каждый из нас должен стараться жить так как способен.

На этом месте можно было бы завести долгие и обстоятельные нотации о том, что смерть близкого человека, к сожалению, не останавливает жизненные часы для тех кому приходится смириться с подобной потерей. Увы, но солнце все также продолжает отмечать начало и конец очередного дня, а бег неумолимого времени продолжает нестись вперед, будучи незаметным, но весьма действенным. И тут есть два известных пути - либо идти вперед, постаравшись не циклиться на печальном событии, либо жить прошлым, когда трава была зеленее, ночи яснее и лето теплее. В общем, тешить себя закономерным самообманом.
Когда Бен заговорил о возможном прибавлении в семействе, Чарльзу стоило многих усилий сдержаться и не рявкнуть на сына, чтобы не забывался. Эта шпилька уже летела явно в сторону Элоизы, которая абсолютно ничего плохого не сделала младшему Поттеру - ведь в близких отношениях они никогда не были и никаких обещаний ждать и любить до гробовой доски друг другу не давали. Бенедикт же в данном, конкретном случае вел себя словно пятилетний ребёнок, которому привели мачеху и объявили, что скоро будущий брат или сестра займут его комнату. В общем, ужасная трагедия, если конечно не вспомнить, что кое-кому уже тридцать лет и пора бы забыть про излишне затянувшийся пубертатный период.

Когда пальцы Элли прикасаются к ладони Чарльза, он ободряюще сжимает их своими. И не дай Мерлин этим двоим довести ее до слез.

- Не беспокойся, если бы мы ожидали прибавления, то уже обрадовали бы всех этой прекрасной новостью. И почему сразу замена? По-моему, это более чем нормально, когда любящие друг друга люди, начав совместную жизнь, задумываются о детях, - продолжил Поттер, посмотрев на сына. - Не вижу в этом ничего предосудительного, даже несмотря на слишком большую разницу в возрасте с Элоизой. В любом случае, это только наше, личное дело, не так ли?

[indent] Поначалу Максу было даже как-то забавно, с долей гадкого удовлетворения от поникшего вида невесты и ее жениха старательно взвешивающего слова. Вся эта сцена закрутилась вокруг Чарльза и Элоизы точно, хоть и сверкающая зловещими огоньками, но, в целом, безобидная детская карусель. Кто-то ожидал чего-то еще? – Ни Бенни ни Макс так до конца и не повзрослели.
[indent] Когда-то чертовски давно, на свой тринадцатый день рождения, Макс пригласил Бена в маггловский парк аттракционов. Дешевый парк на окраине города, с отвратительно нарисованными рожами сказочных персонажей, с кучей мусора раскиданного по асфальту, но с на удивление вкусной сахарной ватой, тающей во рту в перерыве между комнатой страха и тиром, где Поттер-младший выиграл себе целых два набора стикеров по мотивам комикса, названия которого уже никто из них даже не вспомнит. Один набор остался у Макса и со временем растрачивался на обложки учебников, на скамью в квиддичной раздевалке, куда тот временами залетал без метлы чтобы потолковать о погоде. А одна, особенно уродливая из наклеек, даже была однажды налеплена Максу на лоб. Но там она, к счастью, задержалась только лишь до следующего утра.
[indent] Словив свое отражение на выпуклом стекле пустого бокала, Макс с горечью усмехнулся. Его лицо расплылось по поверхности приняв вид нелепого, и даже несколько жалкого пухлощекого типа. Таким Браун был в юности, разве что без щетины и некоторой измотанности в выражении.
[indent] Карусели.
[indent] Выдохнуть и прижаться щекой поближе к пластиковому единорогу. Обернуться, заманчиво показать Бенедикту язык. Получить в ответ фирменную гримасу с поднятой бровью и снова состроить рожицу на следующем обороте. Поттер не с первого разу отважился испытать чудеса маггловской инженерии на собственной шкуре. И тем не менее, распробовав развлечение со стороны, все-таки дал ему шанс. И, черт возьми, видит Мерлин, вместе они орали от удовольствия в очередной раз прокатываясь на гигантской змее, что то и дело виляла вверх и вниз на экстремальной скорости. А эти идиотские хлопья попкорна, что летели им в лица с первых рядов, так что один из подростков мог по неосторожности задохнуться… Но им было весело. Им было всегда очень весело там, где не существовало родителей.
[indent] Сейчас же Браун молчаливо слушал исповедь Бена мистеру Поттеру. Именно мистеру Поттеру, а не отцу. И все тело Макса застыло в эту минуту. Он разрывался между желанием дать тому выговориться или поднявшись из-за стола увести друга отсюда, неважно куда. Просто отсюда. Этот аттракцион становился невыносимым. Каждое слово Бенедикта резало как ножом.
[indent] Поглядите на него, этот тринадцатилетний засранец все еще наблюдает за ним из-за ограды. Изучает, как Браун кружится в карусели, кривляется, переворачивается в седле и барабанит ладонями по сияющему заду мультяшной лошадки, приглашая товарища присоединиться к захватывающему развлечению. Круто, ура! – думает Макс, провожая взглядом Поттера-младшего приближающегося к контроллеру за билетом в два пенса – Погоди... что он делает? – Зеленая вспышка. А после этого Бенни хватается за рычаг и силой сводит напряжение в максимум, так как умеет лишь он. И теперь все вертится словно в калейдоскопе. От этой бешеной скорости с тебя словно сползает слой плоти, обнажая внутренности до самых костей и начинает тошнить.
[indent] Я не могу это слушать – Браун поморщился.
[indent] Он всегда с искренним восхищением смотрел на Бенедикта. От природы тот был во многом куда более талантлив чем он сам, и это было заметно. Бен был аврором. Бен был ярким, – сочным как тропический фрукт на фоне мелких ягод и овощей. По крайней мере, таким его видел Макс.
[indent] Всю свою юность Браун хотел этому соответствовать. Хоть на капельку, хоть на чуть-чуть приблизиться к этой внутренней выразительности, к богатству эмоциональной внутренней жизни. Чтобы перед людьми другу за него не было стыдно. Чтобы кто-нибудь однажды сказал невзначай, что у Макса Брауна есть чувство собственного достоинства. Или, что есть в нем нечто эдакое, цепляющее. Что-нибудь приятное, вроде: "У вас оказывается очень милый друг, мистер Поттер". Да, он стремился к этому, хоть мало что из этого получалось. Но мог ли Макс вообразить себе, что сам он когда-либо посмеет повысить голос на Брауна-старшего? Что посмеет с презрением посмотреть в лицо женщине, к которой питает нежные чувства? Что посмеет поставить лучшего друга в настолько душераздирающее, неловкое положение за ужином с близкими? Всего этого он тоже хотел?
[indent] Опустив взгляд в тарелку, маг скуксился окончательно. Ему стало душно. В тот момент, когда глаза Бенедикта начали наполняться слезами, Макс заметно заелозил в сидении дергаясь по сторонам будто от наэлектризованных игл. Осторожно подняв очи в сторону Элоизы, волшебник с тревогой разглядывал зрачки бывшей подруги чуть дольше обычного, чтобы их взгляды как можно скорее столкнулись. На несколько мгновений отпуская обиду, проглатывая ее вместо горячего ужина, тот мысленно призвал ее хоть что-нибудь предпринять – Элли, чтоб дракклу пусто было, твоя говядина не помогает! – Судорожно поджав губы мужчина нервно потряс головой.

Отредактировано Max Brown (2021-10-09 01:24:52)

Чарльз очень быстро понял, что ошибся в своих первоначальных суждениях: сын привёл на ужин друга не для моральной поддержки, а для того, чтобы подкованный в словесных атаках Макс Браун помог ему провести наступление по всем фронтам. Как будто типичные по своей сути журналистские уловки и провокационные уколы способны кого-то здесь задеть. Принять их близко к сердцу может, разве что, Элли, однако она держится безукоризненно. Она-то успела повзрослеть — в отличие от Бена. Удивительно, как ему ещё удаётся быть аврором при таком сомнительном уровне самообладания.

От пощёчины сына спасает только одно: они сидят друг от друга слишком далеко. Бенедикт говорит, говорит, и никак не может остановиться, хотя его уже основательно заносит. Только посмотрите на него: сколько чувства и боли, какая экспрессия. Должно быть, он искренне верит в то, что он самый несчастный человек на свете. Как будто другим не бывает больно. Да Элли пришлось в десять раз сложнее, чем ему, но она не упивается своими страданиями и не ищет виноватых. А с тобой что не так, Бенедикт? Что за детские истерики? Давай, ещё заплачь. Только помни: мамы больше нет. Кому ты побежишь жаловаться теперь?

Слова Бена хлёсткие, отчаянные, пропитанные ядом, который он сам взрастил и носит у себя внутри. Сын лупит ими во все стороны, не разбирая цели, щедро рассыпает вокруг брызги едкой отравы. Интересно, на службе он так же машет палочкой, не видя ничего вокруг себя? Чарльз раздражён и зол — не столько потому, что этот осмелевший щенок, его сын, несёт вздор и снова всё портит — это было так предсказуемо, зря он надеялся на перемену — сколько из-за Элли. Тщательно взлелеянные эмоции Бена бьют по ней вдвое больнее, ведь она может почувствовать их, как свои. Взгляд Чарльза, тёмный и холодный, наполняется беспокойством, когда он смотрит на Элли. Он знает, что ей плохо, физически тяжело находиться сейчас здесь, и хочет положить этому конец, даже если для этого придётся взять Бена за шкирку и выставить за дверь. Но, когда Чарльз уже начинает вставать, Элоиза подскакивает первой и, пробормотав какие-то слова, быстро выходит, почти выбегает из столовой. Скажи ей спасибо, Бен, она спасла тебя от унижения. Впрочем, тебе ведь нравится, когда тебя возят мордой по столу, как беспомощного котёнка — тем легче потом строить из себя непонятого и оскорблённого.

— Ты всё сказал, Бенедикт? — сухо спрашивает Чарльз, когда шаги Элли затихают за дверью. Хорошо, что она ушла: может быть, в стороне от этого спектакля ей станет хоть немного легче. — Тогда сядь на место, мы ещё не закончили. Я тебя выслушал. Теперь ты выслушаешь меня. — И это уже не вопрос и уж точно не просьба: Чарльз не даст сыну уйти, пока не договорит, даже если придётся пригвоздить его к месту Петрификусом — и плевать, что его друг станет свидетелем этой сцены, Бен сам приволок его на семейный ужин, пусть теперь принимает последствия.

— Мы позвали тебя в надежде, что сможем поговорить обо всём, как взрослые люди, потому что ты мой сын и друг Элли и небезразличен нам обоим, что бы ты сам ни думал по этому поводу. Мы хотели показать тебе, идиоту, что ты не остался один в целом свете, что у тебя есть семья. Что мы можем быть семьёй. Но ты, как видно, настолько не хочешь иметь со мной ничего общего, что готов ради этого разрушить всё вокруг, а потом пойти искать смерти, потому что ты не в силах выносить сам себя. Если тебе так нравится упиваться своими страданиями — пожалуйста: можешь продолжать вести себя, как обиженный подросток, ныть о том, какой ты несчастный, и винить меня во всех своих бедах. Но оставь в покое прах своей матери и никогда — ты слышишь? никогда! — не вмешивай в это Элоизу. Потому что я готов спустить тебе многое, но если ты доведёшь её до слёз, пеняй на себя.

Чарльз всё это время не повышает тона, но его голос звенит от напряжения, в нём плещутся гнев и разочарование, негодование и угроза.

— А сейчас, будь так любезен, возьми себя в руки и веди себя, как мужчина.

Странно, что ему вообще приходится об этом говорить, и кому — родному сыну. Вот тебе и «плоть и кровь».

[indent] – Я… Мне нужно на кухню, проверить… Проверить…
[indent] Исчезнуть... Исчезнуть... – эхом звенит в башке Макса Брауна, вмиг опустевшей как у болванчика. Проклятье! Как бы все сложилось иначе, если бы только эта рыжая женщина с глазами ребенка исчезла в самом начале так и не появившись в их мире. С самого первого дня.
[indent]

[indent]
[indent] В мире Брауна все это до страшного просто. Так приземленно легко. Любить – это так легко. Любить Бенедикта – легко. Как хлопнуть в ладоши. Как перышко феникса. Это ведь Бенедикт. Поэтому этот их мир, по швам треснувший в путанице иллюзий, давит так сильно. Макс рефлекторно сминает в кармане угловатую безделушку. То была или пачка сигарет или взрывная жвачка из “Сладкого Королевства”.
[indent] Кулак мага разжался, стоило Элли исчезнуть из залы. Нет, он не встал на пути Элоизы. Он даже не проводил ее взглядом продолжая мрачно сидеть в своем тупом молчаливом оцепенении, раздавленный весом их мира. Лишь блики света в посуде стали переливаться сильней. Ему все еще хотелось неловко приобнять Бенедикта. И докричаться до Элоизы. Затем умолять ее. А после этого даже вилкой пустить в Поттера-старшего, чтобы тот почувствовал хотя бы что-то новое в отношении ситуации. Однако, тело волшебника словно окаменело. Это не его битва. Очень жаль, но это не его битва.
[indent] – Макс.
[indent] Теперь ему бесконечно стыдно за это. Его прошибает чувство вины. Ничего из произнесенного Бен не заслуживал. И если бы Браун мог поменяться местами, он бы многое отдал за это. Он бы сразу спустил все это на тормозах посмеявшись сквозь слезы, мол, я ведь лузер по жизни, что с меня взять? Будь этот шанс, он бы непременно сторговался с судьбой. И в этот раз не потому что жизнь лучшего друга вызывала у него восхищение. Вовсе наоборот.
[indent] Но что Макс мог сделать? Этот корабль уже накрыло волной. Вот она, эта лодочка, болтается в ней, хлипкие тросики рвутся, доски отламываются, – все здесь захлебывается водой. В ней ложь и правда смешались настолько, что солнце пробивается сквозь только для того чтобы вновь рассеяться неразборчивым отблеском. От этой игры света и темноты в глазах начинает рябить. Но ни бурю ни шторм словами не остановить. Даже если ты самый могущественный в мире алхимик.
[indent] Бен и сам скачет по палубе, – на лице его маска злого веселья, – рубит канаты и, кажется, готов встретиться лицом с самым страшным не теряя достоинства. Мгновения до апокалипсиса. Так это чувствует Макс. И как бы там ни было, Браун счастлив. Он мог быть где угодно, однако в эту минуту он рядом, – слушает всплески этой жуткой симфонии пытаясь устоять на ногах, тянется в карман за переломанной сигаретой. Когда Браун безучастно подносит палочку к ее клюву, руки его нервно подрагивают. 
[indent] – Ты ешь пока, говядина великолепна, не сомневаюсь.
[indent] – Да – растерянно произнес он демонстративно стряхнув пепел прямо в тарелку.
[indent] Элли исчезла. Бенни исчез вслед за ней. Макс остался наедине с Чарльзом. Повисла навязчиво-липкая пауза. Ее нарушил сам Браун кашлянув горечью.
[indent]

[indent]
[indent] – У вас потрясающий сын, мистер Поттер. Человек лучший из всех, что я знаю. И знаете, я вовсе не удивлен, что такой ублюдок как вы не способен это понять.
[indent] Пусть этот ужин начался сразу с крепкого дижестива, он дал Брауну сытную пищу для новой статьи. В этот момент Максу до тошноты стало жаль, что сочиняет он статьи для “Пророка”, а не для уголовного кодекса.

Отредактировано Max Brown (2022-02-02 15:07:00)

Пока Бенедикт молчит, ждать от него можно, чего угодно. Он как пороховая бочка после позавчерашнего дождя — то ли содержимое основательно промокло и стало непригодно, то ли уцелело или высохло и в любой момент бомбанёт. Заранее не угадать. Раньше Бен больше насупленно отмалчивался и уходил, потом он стал старше и начал огрызаться в ответ. В последнее время разговоры у них совсем не складываются. Это началось ещё до Элли, даже до смерти Дореи, до того, как Бен решил податься в авроры. Может, это вообще всегда было так, просто раньше он придавал этому меньше значения? Пока Бен был маленьким, связанные с ним проблемы тоже не казались Чарльзу серьёзными — точно не на фоне собственных дел, которые год от года становились всё масштабнее и важнее.

И это правда было так. Нельзя заниматься алхимией вполсилы. Нельзя быть хорошим колдомедиком и содержать свою частную практику, не уделяя достаточно внимания клиентам. Нельзя войти в круг доверенных лиц Тёмного Лорда, не прикладывая к этому никаких усилий и не доказывая месяц за месяцем свою полезность. На сына ему просто не хватало времени — ни раньше, ни теперь. Только теперь деваться уже некуда: проблема разрослась до таких размеров, что её ни обойти, ни объехать. Это, конечно, его вина. Нужно было переломить ситуацию и взять её под контроль много раньше, когда это ещё было возможно. Реально ли сделать это сейчас? Что если уже слишком поздно? Любое внимание Бен теперь воспринимает в штыки, кусает протянутую руку, как одичавший волчонок. Да, это его, Чарльза, упущение: надо было находить время, научиться говорить с сыном на его языке. Но копаться в прошлом и стучаться лбом в былые ошибки, по его мнению, — пустая трата времени. Он старается найти правильный путь, пытается говорить с Беном сейчас — и что получает в ответ? Одни упрёки да обвинения, и ни шага навстречу.

Однако Бен открывает рот, и Чарльз делает для себя удивительное открытие: их прежние неудачные попытки поговорить всё-таки не прошли бесследно. Более того: оказывается, его слова хотя бы частично, но оседают в сознании сына. И ещё: Бенедикт, в кои-то веки, делает именно то, о чём его попросил отец: берёт себя в руки и — да, ведёт себя, как взрослый. Насколько у него хватает на это понимания, конечно.

Перемена, в целом, довольно серьёзная, так что Чарльз не перебивает Бенедикта, даёт ему возможность высказаться. Хотя слова сына по большей части кажутся ему возмутительной чушью, Чарльз придерживает коней своего негодования. Он слушает Бена очень внимательно и, может быть, впервые слышит в его словах нечто трансцендентальное, не лишённое возможности размотать этот тугой клубок и добраться до сути. Он пока ещё не понимает, с какой стороны начать, но чует, что вот-вот отыщет конец, за который нужно потянуть.

Чарльз может многое сказать Бенедикту. Он хочет многое ему сказать. Посоветовать подправить зрение. Уточнить, что не нуждается в благотворительности и что общественное мнение забывчиво и переменчиво. Возразить, что внешнее притворство Бена никому не нужно. Напомнить, что со смерти Дореи прошло больше года, и что он тоже всегда был верен ей.

И ещё этот пассаж про Элли и то, что их «связывает», брошенный ему в лицо, как перчатка. Чарльз не поднимет её, не поведётся на этот болезненный выпад. Дети бывают так наивны, когда думают, что их родители совершенно ничего не замечают.

Я услышал тебя, Бен.

Когда сын бросает своего друга ему на растерзание и идёт за Элли, Чарльз его не останавливает. Пусть. Может, додумается попросить прощения; Элли от этого должно стать легче. Голос Бена стихает, и в столовой повисает почти осязаемая, густая тишина, в которой слышно, как мерно движутся стрелки часов, совершая свой бесконечный бег по кругу.

Чарльз встаёт и идёт, но не за Элли и Беном. Он делает несколько шагов к аккуратному трюмо у стены, достаёт упаковку сигар, очиняет одну. И вот в этот-то момент, когда он раскуривает сигару, подаёт голос Макс. Довольно неожиданно. Зато сразу снимает лишнюю для Чарльза проблему: если до сих пор он ещё краем сознания думал о том, как вывести приятеля Бена из неловкой ситуации относительно безболезненно для него, то теперь необходимость в этом отпала. Браун замечательно справился сам.

Пока Макс говорит, Чарльз успевает сделать хорошую затяжку. Дым проникает в лёгкие, вызывает стремительные кратковременные перемены в организме и как будто бы успокаивает. На самом деле это не так, успокаивающе действует сама привычка — но для Чарльза сейчас разницы никакой. Ему нужно за что-то зацепиться, чтобы не сорваться, — нужно особенно сильно, когда Макс произносит слова, которые могут стать последней каплей в почти переполненной чаше терпения алхимика.

Разумеется, несмотря на градус накала, совладать с эмоциями Чарльзу в итоге удаётся. А как иначе? Он давно не принадлежит к числу эксцентричной импульсивной молодёжи, а его практика колдомедика и алхимика требует выдержки и высокой концентрации — собственно, как и теневая деятельность в структуре Пожирателей Смерти. Он привык тушить пожары человеческих страстей и сдерживать собственные порывы. Но у всех есть свои болевые точки.

Слова Макса падают на благодатную почву, подготовленную Бенедиктом, и если в глазах у Чарльза не темнеет от гнева, то только потому, что он не может себе этого позволить. Не из-за законов гостеприимства и не из убеждения, что семейные скандалы не должны касаться посторонних; скорее, по той простой причине, что нашедший себя в жизни, состоявшийся, взрослый человек никогда не станет с пеной у рта доказывать что-то мальчишке, который годится ему в сыновья. Зачем это Чарльзу? Он ещё не выжил из ума, чтобы ломать копья и отстаивать свою позицию перед кем-то, кто по чистой случайности попал в эпицентр бури.

— Спасибо за ваше мнение, мистер Браун, — очень ровно, очень сдержанно произносит Чарльз. — Вам пора. Тинкер вас проводит.

Стряхивать пепел в тарелку — это было уже лишнее.