Хибари не соизволил.
Атомные бомбы никому ничего не должны.
Услышь Хибари последнее лично - предложил бы Дино пойти туда, куда ему, по его мнению, должны.
Не размениваясь на лишние телодвижения.

Слегка скосил взгляд на мониторы, транслирующие происходящее с камер видеонаблюдения, беззвучно усмехнулся. Если конь помнит хотя бы десятую часть того, чему сам же и учил Кёю, то должен сообразить: коробочке плевать, враги рядом или союзники. Идея неплоха - Хибари бы воспользовался ею, не задумываясь - однако он видел, как работает Солнце. Выжженные поля, раскаленный песок, красота совершенного очищения, и более ничего. Дино не торопился вступать в бой лично - в этом была своя логика. Кёя до сих пор не может четко разъяснить, как работают стихии, наблюдения говорят сами за себя. Даже скудных познаний касательно кроткого, но упертого нрава Каваллоне хватало для понимания, что тот не станет рисковать своими людьми. Хотя бы потому, что невелика вероятность того, что впоследствии он сможет выйти обратно.

Кёя поднялся с места, с хрустом потянувшись. Этажом ниже - минус третий - находится личная гостиная, в которую запрещено пускать гостей, а также личный сад. Еще одно оспаривание факта, что птицы под землей не живут, проведенная вода не течет, бамбук не приживается; еще одно подтверждение - все прекрасно живет, течет и приживается, если приложить достаточно усилий. После обустройства сюда не ступал даже Кусакабе, что говорить о прочих.
Дино тоже не ступит, если продолжит в том же духе.
Но сейчас Хибари молча протянул телефон заместителю и отвернулся, затягивая пояс кимоно. Что бы после не пытался донести Каваллоне, Кёя не настроен с ним драться - драк за последний месяц было предостаточно, исключительно в целях соблюдения закона, что установился, едва Организация облюбовала конкретно этот участок земли. Когда нет внятного ответа, приходится устанавливать свои правила. Необходимость оных начинала попахивать не просто личным желанием, но и чужой непрошибаемой глупостью.
Хибари утомился не меньше.

- Проходи один или проваливай отсюда, - проговорил голос Тетсу в чужой динамик, просто потому что Кёя хочет именно так и лень разговаривать.
Можно отделаться от Вонголы, любого из них. Десятый дон Каваллоне воодушевления никогда не терял. Стратегию "просто разведи Кёю на драку" Хибари раскусил давно и теперь - теперь им с Дино делить нечего, кроме личного времени самого Хибари. У коня, стало быть, его имелось бесконечное множество.

Разумеется, никто из облачных копий не тронул Дино и пальцем. Трех коней на одной лужайке Хибари не вынесет; положа руку на сердце, Дино и в единственном экземпляре - перебор. Тому достаточно сделать пару шагов к направлению ко входу, шагнуть через слабую дымку инородного Пламени и оказаться внутри, но Хибари знает бывшего наставника так хорошо, насколько в принципе способен знать кого-либо. Связь Каваллоне со своими людьми - обоюдная связь - её Хибари расценивал как слабость, одну из, и если Дино не решится проследовать в одиночестве, разговаривать им не о чем.

Это была плохая идея.
Это была плохая идея - я знал это еще когда она только пришла ко мне в голову, еще когда я предложил [вынудил, заставил] это Мастеру. Не как раньше - "давай путешествовать вместе, мы столько всего могли бы сделать вместе", я, может, не перестал быть идиотом, но по крайней мере перестал надеяться хоть на что-то хорошее во всем, что касалось его. Теперь Мастер был скорее пленником, хотя условия изначально преподносились как взаимовыгодные. Теперь - ни шагу в сторону, никаких долгих выходов на поверхность, не прикасаться к консоли, не приставать к Яз с попытками вывернуть ее мышление наизнанку. Мастер как смертельно опасная змея [всегда был], и моя бы воля, я бы заперла его к одной из дальних комнат, вот только тогда не выйдет нормально исследовать Сайбириум, засевший в его мозгу, и ТАРДИС такое тоже не сильно нравится. Старушка в бешенстве на меня за принятое решение - я чувствую это по едва слышному гулу везде, где ступает его нога, и я отлично ее понимаю. Он сам, от макушки до пят, от первой инкарнации и до последней - сплошь живой памятник моим ошибкам и моему никому не нужному милосердию. ТАРДИС слишком хорошо помнит все, что он с ней творил, и я не могу винить ее в нелюбви. Мастер сейчас весь ей окружен.
Но сложнее всего сейчас, конечно, приходится Яз - и по-хорошему, мне вывести бы ее из этого уравнения, вернуть домой, потому что сейчас не время для приключений, и гнетущая атмосфера недоверия, заполнившая коридоры, не отражается на ней хорошо. Но в этом ведь и проблема. Ее дома больше нет [как и моего, а был ли он вообще, а знала ли я его?], и выходить за пределы ТАРДИС ей нельзя. Парадокс сдерживается только внутри ее стен, еще лучше - в центре вортекса, где мы и держимся уже какое-то время, возвращаемся туда раз за разом как на постоянное место стоянки. Время от времени я путешествую в разные эпохи, пытаясь распутать этот безумный клубок изменений самостоятельно, без участия Мастера, и ничего не выходит. Он нужен мне, и это чувство тоски, отчаяния и ненависти худшее, что я когда-либо чувствовал.
Из того, что я вообще помню.

Монастырский колокол настигает меня на полпути к комнате Яз - прошибает неверием, верой, уверенностью. Лампы мигают, будто не уверены, стоит ли переходить в режим тревоги, вся ТАРДИС, кажется, содрогается. Это очень плохо, это хуже, чем я мог бы себе представить; я срываюсь с места, сворачиваю в сторону консольной, едва не впечатавшись в стену, бегу со всех ног. Что-то происходит, что-то очень, очень плохое, я не знаю, как Мастер умудрился подобраться к ней через все уровни защиты, ах да, он же гений, мы же всегда играли на равных, что бы ни происходило. При всем этом, при всех исходных данных, при моем знании, что рано или поздно это случится, нападение на ТАРДИС все равно застает меня почему-то врасплох - неужели надеялась, что он всерьез решит принять помощь? - я влетаю в комнату и вижу его, под консолью, с закатанными рукавами, лезет руками в... в...
ТАРДИС воет от боли, от напряжения, это слишком жестоко, неправильно, ужасно. Колокол бьет так сильно, что это похоже на биение единственного, но гигантского, сердца. Медлить больше нельзя.
И я не медлю: Мастер так погружен в свое дело, во всех смыслах, что вообще не слышит реальность. И она возвращается к нему ударом молотка для консоли по затылку.

хуже блэков могут быть только блэки. это усвоено медой раз и на всю жизнь, смотря, как копна смоляных волос, и их обладательница скрывается за портретом, что охраняет вход в факультетскую гостиную, растягивая на губах эту отвратительную [блядскую] заговорщическую улыбку, бросая непременно, что ей, андромеде, знать о планах старшей сестры — совсем не обязательно. пожалуй, из всего, что говорит сестрица, в тот момент, — это нервирует больше всего, не потому что в словах сквозит непривычное, для юной блэк, детям не положено играть в такие игры, совершенно не прикрытое витиеватыми фразами, отчетливо различимое в блеске, горящих восторгом, темных глаз, таких схожих с ее собственными. а то, что белла замышляет что-то о чем меда не имеет представления. подобная неизвестность чревата последствиями. убереги моргана от необдуманного.

хуже самих блэков могут быть только отдельные их представители. и если бы меду попросили назвать хотя бы одного из них, она бы поджала свои губы, ведь указывать открыто на кого-то словом и тем более жестом — не пристало благовоспитанной леди, но острый взгляд карих глаз отыщет среди группы слизеринцев старшую сестру.  в последние годы хуже всего беллатрис, их милая белла, что так рьяно доказывает кому-то превосходство чистой крови. порой, кажется, что убеждает саму себя. меда невольно жмет плечами, уже не вступая в спор со старшей сестрой на тему, зачем же уделять столько времени на тех, кого в семье считают не важнее грязи под ногтями, которой там быть не должно. все это напоминает нездоровое помешательство, и ей бы, белле, обратиться к семейному целителю. но, конечно же, меда слишком сильно любит свою жизнь, чтобы сказать подобное сестре. белла только смеется, отвратительно так, высоко, провожая взглядом маглокровку с факультета ворона, что недавече как сегодня по полудню покинул пределы больничного крыла. и никто не докажет, что именно слизеринцы замешаны в том, что паренек там оказался. юная блэк бросает смазанный взгляд на старшекурсников своего факультета и не впервой ежится, будто от пробирающего до костей холода. вот только этим детям не нужны доказательства и, снова, меда слышит в коридорах школы чистокровные ублюдки и слизеринские змеи, как отвратительный ярлык, бирка, которую вешают на всех, кому посчастливилось примерить на себя зеленый с серебром.

хуже всего становится в последние годы, меда с тоской думает о том, что подобрала бы ко всему этому слово невыносимо, и, к ужасу дражайшей тетушки, просто паршиво. пропаганда равенства волшебников британского общества набирает обороты, находя свое отражение во взглядах общественности, что несомненно приводит чистокровное сообщество к волнениям.  сомнительное равенство магического сообщества отдается застарелой болью в ребрах, косыми взглядами с других столов, от которых в пасмурный день — кусок в горло не полезет; нежеланием старейших фамилий ровняться с кем-то, и, тем более, делиться накопленными знаниями; у детей — участившимися перепалками с другими факультетами, откровенным притеснением тех, кто носит цвета великого салазара. и самой блэк кажется, что к концу этого года даже она звереет, тихо скалится на очередную необоснованную придирку, попытку вывести на конфликт, на которые раньше даже не обратила бы внимание. что говорить о тех, кто изначально, с радостью, и каким-то извращенным удовольствием ищет подобных конфликтов.

меда глаза свои темные опускает на ровный почерк на пергаменте. матушка в очередной раз пишет заученные медой строки о том, чтобы не подумывала даже посрамить честь рода, потому что оценки по некоторым предметам — оставляют желать лучшего. а сама девушка думает о том, что честь блэковская — это сродни существу мифическому, что даже в их магическом мире — лишь сказки обывателей, что перебрали старого огденского, поэтому отвечать не спешит, оставляя письмо где-то на середине учебника по трансфигурации, смотря как старшая сестра, перешептываясь со старшекурсниками, снова, исчезает за портретом, ведущим в коридор. отвратительная закономерность последних дней, от которой не спасает даже зачарованный в камине огонь, что весело потрескивает поленьями. от волнения меду знобит, как при простуде, только тут не поможет бодроперцовое.

хуже блэков может быть только злой блэк — это меда знает наверняка. выучила на своем собственном опыте. комкает страницы в открытом учебнике, бросая в спину сестре, чтобы та шла к дракловой матери, потому что это отвратительное — не суйся туда, куда не приглашают, меда. растянутое медовым голоском беллатрис, в котором угрозы больше, чем девушка позволила бы себе надеяться, вызывает тошноту; меда терпеть не может сладкое, наблюдая из под густой челки, как та цепляется пальцами за руку лестрейнджа, что-то шепча и посмеиваясь. а меде под землю провалиться хочется от своей непроходимой глупости. как не могла заметить очевидного.

там, где речи о чистоте крови — не пустой звук. а из кончика палочки вырываются вполне себе не детские проклятия, которые по факту и в школе то не изучают, слишком сложная магия, слишком опасный раздел — всегда можно найти лестрейнджа и не одного. и ей бы хотелось думать, что рабастан настолько удачливый сукин сын, что способен оказаться не в том месте в самый не подходящий момент, вот только упрямые факты, что нашептывает подруге староста барсуков, разносятся по школе слухами, со скоростью выпущенного на поле снитча, а меда мимолетно слушает, нет, конечно же не подслушивает, ей просто посчастливилось оказаться в нужный момент в правильном месте, ощущаете разницу, — говорят за себя. и самой блэк давно уже невдомек, когда они успели так измениться, а эта разница в три паршивых года, становится просто пропастью, на краю которой совершенно не видно другой стороны, глаз знакомых — не видно.

ей бы корпеть над учебниками и думать, как написать промежуточные тесты по трансфигурации. слушать щебетание сокурсниц, в общей гостиной, что так беззастенчиво обсуждают мальчишек или собирают очередные сплетни, — что еще делать когда тебе четырнадцать? а не смотреть с затаенным дыханием на заголовки в ежедневном пророке, сминая плотную бумагу, спешить на первые уроки до полудня, в надежде наконец таки поймать того, кто просто обязан дать ответы хотя бы на часть мучащих ее, последние полгода, вопросов, главный из которых звучит схоже с — во что вы ввязались? просто потому что ей с трудом верится, что без пяти минут вчерашние школьники, и, совершенно точно, не плохие ребята столько лет прятали за масками уродливые лица, что скалятся, когда кто-то страдает. последние полгода страдают многие, а завхоз, меда почти уверена, уже устал оттирать с каменного пола чью-то кровь, что не всегда лилась из расквашенного в пылу мальчишеской драки носа.

— рабастан, — она видит его в большом коридоре, незадолго до полудня, неизменно со своими спутниками, коих негоже на слизерине называть друзьями, в разговоре, единомышленники — еще куда ни шло, отмечая, что глупо было надеяться, что в середине дня сможет выловить его в одиночку, не караулить же у спален, право — дурной тон, ненужные слухи — не иначе. замечая, что ее спешный шаг сменяется неуверенностью, что селится где-то на глубине карих глаз, а доселе запальчивое: вытрясет правду любой ценой, оседает угловатой неуверенностью в движениях. она нервничает, отмечая подобное с какой-то нездоровой веселостью в подсознании. кажется, впервые, за очень долгое время, чувствуя себя совершенно не уютно в компании старых знакомых, коих раньше воспринимала не иначе как старших товарищей, в худшем случае — мимолетных знакомых. — нам нужно поговорить. не мог бы ты уделить мне минуту? пальцы ее тонкие тянут за рукав мантии, цепляются как репень, что подхватила на подол  у кромки запретного леса, где проводили урок ухода за существами с профессором; ловя на себе насмешливые взгляды спутников младшего из лестрейнджей.

андромеда мысленно кривится от формулировки, к которой приходится прибегать — нужно поговорить — отдается в мыслях очередью бессовестно отвергнутых, глупо влюбленных в милое лицо, вбитые с кровоподтеками, и наложенными проклятиями, манеры, и, несомненно, длиннющий список чистокровных фамилий, связанных кровными узами с родом; пожалуй, большим могут похвастаться блэки — это, знаете ли в чести у высшего общества хвастаться у кого фамилий больше; самой меде совершенно не хочется быть среди какого-либо глупого списка, пусть даже номинально, потому что кто-то из компании старшекурсников неправильно понял ее — нужно поговорить. юная блэк плечом худеньким передергивает, ловя на себе взгляды заинтересованные, мысленно отмечая, что отвратительное чувство страха леденит душу, клубясь под ребрами, утробно урча и заставляя дрожать тонкие пальцы, что не перестают мерзнуть, особенно в апрельскую стужу, что гоняет сквозняки по каменным коридорам замка; не признается же себе блэк, что старшекурсники нагоняют на нее этот вполне ощутимый ужас, что дрожью пробивает позвоночник; а противный голосок в голове, до боли похожий на голос старшей сестры, поганенько хихикает, растягивая на разный лад — бо — ишь — ся. своих же боишься